Леонид Воробьев - Недометанный стог (рассказы и повести)

— Моя супруга. Зинаида Александровна. Медик. А это Ольга Владимировна. Раньше жила в наших местах. Знакомьтесь.

Женщины пожали друг другу руки. Милий Сергеевич спросил:

— А вы в каком вагоне?

— Дальше, — неопределенно махнула рукой Ольга и снова естественным тоном соврала: — В купированном.

— Заходите, — не очень кстати предложила жена Милия Сергеевича.

— Спасибо. Уже поздно. Спокойной ночи, — сказала Ольга и пошла дальше по вагону.

— Спокойной ночи, — эхом отозвалась жена Мили я Сергеевича, а сам он торжественно Прогудел:

— Спокойной ночи.

В своем плацкартном вагоне Ольга разобрала постель и легла. Почти все в вагоне спали; пассажиры хотели хорошенько отдохнуть перед первым трудным днем в большом и шумном городе. Вскоре выключили основной свет, вагон стал слабоосвещенным, более уютным, более домашним.

На ее нижнюю полку свет не падал совсем. Она лежала с открытыми глазами, слушала стук колес и спрашивала себя, для чего она соврала Милию Сергеевичу.

Да, конечно, она не хотела, чтобы Милий Сергеевич сочувствовал ей, жалел. Но она говорила неправду не для того, чтобы набить себе цену в его глазах, казаться стоящей с ним на равных — в его понимании — ступенях житейской лестницы. Просто она интуитивно почувствовала, что, скажи она правду, Милий Сергеевич решит, что она сделала ошибку, не связав свою судьбу с ним, решит, что она к тому же осознает и признает это. А Ольге не хотелось укреплять его самодовольство, уверенность в непогрешимости своих житейских идеалов, уверенность в себе.

Вдруг она заплакала. Пришел на память Алешка, с которым они тоже мечтали съездить на юг. Она представила его на пляже вечно беспокойного, вечно выдумывающего что-нибудь. Он побежал бы к морю, встал бы перед волной на руки, а потом перевернулся бы колесом и нырнул…

Она словно наяву увидела это и сразу приказала себе: «Не береди! Не сходи с ума!»

Затем она рассердилась на Алешку. Так глупо, так никчемно погиб. Сломал и свою и ее жизнь, осиротил ребят. Теперь вот лежит она в вагоне, одна-одинешенька, и слезы бегут по щекам, и обидно, и горько.

Тут же еще больше рассердилась на себя: «Эх, ты, из-за того, что трудно тебе, что никто не везет тебя на юг!» И стала вспоминать все хорошее, все самое лучшее из их жизни с Алешкой.

Потом сказала себе: «Да ведь ты счастливая, такие ребятишки у тебя! Что может быть лучше этого? Что может быть радостней любви к ним, жизни вместе с ними?»

Да, ребята у нее хорошие. Розовощекая, темноглазая Надька, неуклюжий и добродушный Васюк и старший Витька. Порывистый выдумщик Витька — Алешкина копия. Тоже когда-нибудь будет одновременно счастьем и несчастьем, радостью и бедой для кого-то…

Подумала, не завидует ли она жене Милия Сергеевича, спросила себя, не кается ли, что не она едет с ним к морю? Сейчас же представила Милия Сергеевича на пляже, в трусах. Как он «ответственно» расспрашивает о температуре воды, о ценах на фрукты, о местных базарах. Вообразила себя рядом с ним и вслух, хотя и потихоньку, рассмеялась.

Спали пассажиры на соседних полках. Спал весь вагон, потряхиваемый, подергиваемый, уносимый паровозом вперед. Паровоз ухал и свистел в глухих осенних лесах, порождал в лесном коридоре быстро возникающий и уходящий вместе с составом ветер, сыпал искрами в густую темь. А она, то плача, то улыбаясь в полутьму, все думала, все вспоминала, переживала то, что подсказывали, приносили издалека, живо рисовали ей память и воображение. И не спала всю ночь.

Следователь райпрокуратуры Викторов и Аля встретились и поженились не так давно, жили дружно и мирно. Детей у них пока не было, но они надеялись. Работы у обоих было не так чтобы мало, но и не очень уж много. Развлечений в маленьком городке особых не имелось, однако супруги удовлетворялись спектаклями самодеятельности, кино, танцами в районном Доме культуры, книгами и слушанием радиоприемника.

Перед четырехквартирным деревянным домом, где они жили, разбили небольшой цветник. Здесь и Аля садила цветы и кустики, а Петр Сергеевич помогал ей — таскал воду для поливки.

По вечерам иногда ужинали на застекленной веранде. Дом стоял довольно высоко, и часть городка виднелась с веранды только крышами да кронами берез и тополей. А вдали дважды изгибалась река в луговых берегах, да еще на той стороне виднелись деревни, за которыми шагал к горизонту сине-зеленый ельник.

Однажды поужинали, стали пить чай. Петр Сергеевич взял газету и сказал:

— Принеси, Аля, еще стакан.

Аля, очень молоденькая, полненькая, с круглым личиком, сидела, вытянув ноги под столом. И она ответила:

— Принеси сам, Петя. Не хочется что-то вставать.

Петр Сергеевич повернул к ней свое худощавое, еще почти юношеское лицо и попросил:

— Ну принеси. Мне хочется именно от тебя стакан чаю получить.

Аля не поддалась на грубую лесть и ответила, даже с маленьким вызовом:

— Сам… Сам принесешь.

Петр Сергеевич поглядел на нее полунасмешливо, полусердито, как на запирающегося допрашиваемого, и продолжил свое:

— Аля, принеси чаю.

А она тоже изучающе смотрела на него, словно на капризного ребенка, глаза ее чуть улыбнулись, и она не уступила:

— Ничего, сам сходишь.

Петр Сергеевич стал, явно дурачась, монотонно повторять через равные промежутки времени:

— Аля, я хочу чаю. Аля, я хочу чаю.

Аля так же спокойно отвечала ему одно:

— Сходи сам. Сходи сам…

Обоих забавляла и немного, самую малость, сердила эта игра. Кончилась она тем, что Петр Сергеевич встал и сходил за чаем. Не выдержал, захотелось пить.

А примерно через неделю игра повторилась.

Оба они шутили, чуть-чуть нервничали и при этом, казалось, как-то исподтишка наблюдали друг за другом, присматривались друг к другу.

Шли дни, и с другими вещами, а не только со стаканом чая, стало случаться нечто подобное. Если они собирались в Дом культуры и Петр Сергеевич говорил:

— Надену-ка я тот галстук в полоску…

Аля тотчас предлагала:

— Нет, нет. Другой вон… синенький надень. А тот и не моден уже.

— Подумаешь, мода, — ворчал Петр Сергеевич и просил Алю, стоявшую перед открытым платяным шкафом:

— Подай.

Аля молча протягивала ему синенький.

— Эх, — досадливо крякал Петр Сергеевич, подходил к шкафу и выбирал галстук, что наметил вначале.

Петр Сергеевич иногда, сидя над какой-нибудь книгой, вдруг восторженно чмокал, крутил головой и восклицал:

— Слушай-ка, прочту. Чудо!

Он читал, сутулясь, близоруко наклонясь, читал еще и еще. Но Аля вдруг зевала и говорила:

— Ну и отыскал. Ничего особенного.

Петр Сергеевич переходил на чтение про себя и больше жену не тревожил.

Они не ссорились ни по каким крупным вопросам, никогда не ругались, не оскорбляли друг друга. Да и из-за этих мелочей они, собственно говоря, не ссорились. Но странная, сложная, меленая, запутанная игра не прекращалась.