Леонид Воробьев - Недометанный стог (рассказы и повести)

Я торчал у него, учился делать расклейку, слушал его рассказы из газетной практики и бегал в типографию за гранками. Типография располагалась через улицу от редакции — низкое каменное здание, бывший склад какого-то купца. Типографское оборудование давно не подновлялось, набирали вручную, своей цинкографии не было, и клише приходилось заказывать в областном центре. Но наборщики были квалифицированными: газета печаталась в городке многие годы, а в революцию и несколько лет после выходило даже нечто вроде журнала, так что сложились устойчивые традиции. И наша нынешняя газета выглядела довольно чисто и аккуратно.

По утрам мы все сходились в большой комнате. Кто листал подшивки, кто сообщал последние большие новости маленького городка. Без пяти девять появлялся товарищ Киселев, проходил в свой кабинет, а все усаживались за столы. И минут через пятнадцать следовало приглашение на планерку.

Вот с одной из таких планерок и стал я заведовать художественной литературой в газете. Редактор, надо прямо сказать, художественной литературы побаивался. Но он знал и видел, что соседи из других районов печатают в газетах стихи, рассказы, и переживал, что ничего подобного он в своей газете не дает. А как ему было печатать, когда он — я абсолютно уверен в этом — был глубоко убежден, что это все несерьезно, что это излишнее украшательство большого и ответственного дела — прессы. Редко-редко у нас появлялась перепечатка какого-нибудь стихотворения. И то в такие дни редактор ходил сам не свой.

Помнится, он стоял над только что оттиснутой полосой и пристально вглядывался в стихотворение, словно стараясь обнаружить в нем нечто новое, тайное и явно враждебное, до поры до времени скрытое от глаз, и спрашивал сидевшего Виктора Ивановича:

— Не зря дали? А?

— Пройдет, — успокоительно заверял Виктор Иванович. — «Труд» дал, а мы что, хуже?

— Так-то оно так, — нерешительно говорил товарищ Киселев. — А всмотрись поглубже, и совсем оно… того… не мобилизует…

Я, как и все начинающие газетчики, разумеется, считал себя уже наполовину писателем. И на очередной планерке взял да и предложил сделать литературную страницу из произведений местных авторов.

Редактор долго смотрел на меня, потом мимо меня, в пространство. Все затихли, ожидая, какая последует реакция. И вдруг товарищ Киселев спокойно и буднично сказал:

— Вот ты этим и займешься. Тебе и карты в руки.

Рождалась первая литературная страница долго и трудно. Мучительно раздумывал над ней редактор. И надо же случиться такому: только что напечатали мы эту страницу, появился обзор в областной газете сразу на несколько районных газет. И наша литстраница была похвалена целыми тремя строчками, и эту похвалу поддержали в нашем райкоме.

Товарищ Киселев дня два ходил, не чуя под собой ног А мне, подняв и меня на небывалую высоту, сказал при заместителе Татьяне Васильевне:

— Ты, я вижу, в этом деле разбираешься. Давно нам такого сотрудника надо было.

И с тех пор предлагать для печатания стихи или короткие рассказы мне стало легче. Хотя, конечно, и не совсем. В редакции доверяли мне, но к художественной литературе редактор все же продолжал относиться с большим предубеждением.

А все дело заключалось в том, что мир в представлении товарища Киселева четко делился на два цвета во времени и пространстве — белый и черный.

Белым был любой день, независимо от погоды, настроения, состояния здоровья и всего прочего, когда в газете при выходе к широкому читателю не обнаруживалось ошибок. Черным становился день, когда обнаруживалась ошибка.

Причем товарищ Киселев делил ошибки на малые и большие. Но все они для него — надо учесть и время — были политическими.

Как-то раз машинистка уронила графин с водой и разбила его. По этому поводу вспыхнула пустячная перебранка между ней и уборщицей. Редактор вышел из кабинета, прекратил их спор и сказал, указывая на стену — редакция занимала не весь дом, за стеной располагалась квартира.

— Вы скандалите, а там могут подумать неизвестно что. Никогда не забывайте, что вы работаете в редакции. Ошибка в любом другом месте — это ошибка. Просто «шибка. А у нас — редакция! И каждая наша ошибка — политическая.

Нетрудно представить, что творилось у нас, когда в газете случалось появиться ошибке. А это случалось — и по нашей вине, и по вине типографии, и по вине корректоров.

Городок, как уже говорилось, был маленьким, но историческим. Когда-то он принимал и отправлял пароходы, барки, беляны, расшивы. Лесопромышленники облюбовали его, понастроили здесь солидные дома, магазины, складские помещения. Но теперь река несколько обмелела: пароходы приходили только весной, центры лесной промышленности возникли севернее, в крупных леспромхозовских поселках. Там появилась и обрабатывающая промышленность, поселки обгоняли город, росли, как грибы после теплого дождика, а городок хирел и увядал.

Но именно в таких старых центрах более-менее постоянен состав населения влюбленного, кстати, в свое местечко, и твердо, прямо-таки железно, держатся традиции. И вот одной из традиций было: подшучивая над своей районной газетой, давая ей насмешливые прозвища, прочитывать ее до последней буковки и обсуждать все ее содержание.

Поэтому ни одна ошибка не укрывалась от придирчивого ока старожилов. И они считали своим долгом, непременной составной частью своего времяпрепровождения то ли позвонить, то ли прийти в редакцию и доложить об обнаруженной ошибке — иногда спокойно и объективно, а иногда и с большой ядовитостью. Районная газета ближе всего к своему читателю, частенько кого-то задевает, а поэтому и любят ее далеко не все.

Вот почему, просматривая свежий номер, только что положенный ему на стол, товарищ Киселев нет-нет да и поглядывал на красную коробочку телефона, которая пока не подавала никаких сигналов, но могла таковые и подать.

Справедливости ради надо отметить, что редактор не спешил отыскивать виновного в ошибке и метать на его обнаженную голову все громы и молнии. В равной степени он мог обвинять и себя, и даже райком — ведь готовые полосы в те годы Виктор Иванович носил в отдел агитации и пропаганды, и там их еще до выхода читали. Нет, редактор не торопился свалить вину на кого-либо, хотя виноватому тоже в конце концов приходилось несладко. Товарищ Киселев сидел молча в своем кабинете и думал горькую думу.

Молчал редактор, замирала редакция. Черным был день, похожим на поминки. Я в такие дни стремился побыстрей усесться на «ХВЗ» и помчаться по чистеньким улочкам городка, вдоль которых были давно посажены, а теперь разрослись в могучие деревья тополя, березы и липы, вылететь за окраину, в простор лугов и полей, направляясь в бригаду ближнего колхоза.