Геннадий Пациенко - Кольцевая дорога (сборник)

— Ты шашку в стрехе не находил? — спросил я, предчувствуя, что судьба Гришкиного подарка давно решилась.

— Шашку?

— Да.

— Толовую?

— Нет же, кавалерийскую! Ну, саблю, что ли…

Отец распрямился, положив поверх туши нож, неторопливо вытер соломой руки и тронул затем кончики рыжих усов.

— Саблю твою, сын, переделали мы.

— Как?

— Ну, мужики тут сообща порешили, когда хлев крыли. Хороший стружок получился, почти не лежит дома. Хвалят его, не нахвалятся.

— Этот?

— Он и есть.

Отец окончательно подтверждал мою догадку. Спрашивал я скорее на всякий случай. Ни для меня, ни для Гришки, ни для других шашка теперь не существовала. Никогда отныне не быть ей оружием. Невозвратно разрушилось и погибло прежнее мое счастье, о котором, если откровенно признаться, я сейчас и не сожалел: стружком мог пользоваться каждый бее особых секретов и лишней сноровки, а шашку, как военное оружие, приходилось прятать, скрывать.

— Мне не хотелось дольше горевать, досадовать, таить обиду.

— Попробуем скрести стружком, — предложил я.

— Смекалистый ты стал в ремесленном, — заметил отец не без удовлетворения.

Я немного смутился.

— Кто же к стружку еще и ручки придумал? — спросил у отца.

— В кузнице делали ее. Вначале калили, после гнули, расплющивали, так вот получилась скобелка, — отец, наклонясь, не переставал работать. Я лил из ведра на кабанью шкуру горячую воду.

— И долго возились?

— Больше советовались да рассуждали, чтобы не испортить. Редкая больно вещь. Поначалу бабы пользовались твоей саблей. Рубили на деревне по очереди капусту. Потом мужики отобрали у них — на стружок…

Тем временем туша после скобления глянцевито заблестела. Ловкий же инструмент сделали мужики, ничего не скажешь! Я тоже виделся себе молодцом, найдя скобелке еще одно применение, за которое похвалят теперь ученика ремесленного.

Жалел я, что не слышал разговора, той редкой беседы, которую вели в кузне мужики, пока ковали: было им что вспомнить, рассказать друг другу. И не стоило огорчаться, что не научился рубить шашкой: сколько бы извел кустарника, покалечил деревьев. И чего ради! А перед Гришкой как-нибудь оправдаюсь…

Через несколько дней я отправился в соседнюю деревню. Захотелось мне еще раз пройти по той дороге, которой возвращался я летом с шашкой.

Еще издали, с макушки пригорка, узрел я, что на месте многих домов темнели только фундаменты, что дом Гришки снесен: уехали люди на целинные земли, а с ними и Гришка с матерью, как и обещал.

В одиночестве постоял я среди обезлюдевших зимних полей, простился с деревней друга и заторопился в город, увозя память о кавалерийской шашке.

День ликовал и словно бы купался в солнце. Сентябрь с неубывной силой пылал в березовом лесу, светился блестками паутины, резвился листвой осинника. Казалось, никогда не кончится этот праздник природы.

И только сжатые по косогорам поля напоминали об осени, выделялись светло-желтой стерней и скирдами соломы — бывшим вольным пристанищем мальчишек. В них мы обычно делали лазы, взбирались наверх и смотрели на зыбкое колыхание дня, оставались там до вечера, а иногда и до ночи. Кроме скирд, были еще и осенние стога, но трогать их ребятне настрого заказано. Покувыркаться в сене хорошо, пока оно в валках, стог же порушить считалось делом недопустимым.

Солнечную щедроту и веселость за окнами — да еще на последних уроках, — переносить было невмоготу. И я от скуки полез в свою армейского образца сумку. Сумка эта и теперь нет-нет да и приснится мне, с ремнем, пришитым несметное количество раз. В ней было два отделения — для тетрадей и книг. Карандаши и ручка втыкались в кожаные пистоны, ладно притороченные на передней стороне сумки, чуть выше железной защелки.

Сумка закрывалась откидным кожаным верхом с металлическим наконечником. И было приятно поигрывать наконечником ремешка.

Я ненароком сунул руку в сумку, и пальцы мигом нащупали газетный сверточек, положенный матерью. На душе разом потеплело, и жизнь смутно посулила мне какую-то близкую перемену, неожиданно радостную новизну…

В бумажном сверточке лежали драники — лепешки из тертой моркови. Даже не откусив кусочка, я уже чувствовал сладкую душистость их тепла, сохраненную бумагой.

Но нельзя же есть одному: пусть и другие попробуют лепешку и оценят умение моей матери. И я протянул драник соседу по парте Сеньке Малышеву.

Честно признаться, я жалел своего соседа: нескладного, всегда одетого наспех, кое-как. Так он ходил в школу, таким был на улице и дома.

— Бери, пробуй, — шепнул ему.

Сенька нехотя протянул руку и, к моему удивлению, с ленью сытого кота понюхал драник. Затем расплывчато улыбнулся и, не сказав ни слова, наколол лепешку на острие ручки. По дранику расползлось фиолетовое чернильное пятно. Во мне все закипело.

Я, однако, сдержался, снял лепешку с Сенькиной ручки, завернул и положил снова в сумку. Вот тебе и Сенька, с виду несчастный да голодный! И вспомнилось мне, как допоздна не ложилась мать, натирая морковь и стряпая драники.

День за окнами потускнел, солнечная щедрота померкла. Я даже не услышал звонка на перемену.

Только мы вышли на улицу, как на дощатом крыльце появилась тетка Марьяна с колокольчиком.

— Идите в зал, директор зовет!

Залом, как назвала его тетка Марьяна, считался длинный бревенчатый коридор, вернее, сени. Они заменяли и спортзал, и место собраний.

Директор и учителя стояли в глубине коридора. Тетка Марьяна для порядка звякнула колокольцем. Гомон улегся, и в тишине заговорил директор:

— Вас собрали затем, чтобы известить об отмене уроков.

Птицей вскинулся радостный возглас.

— Спокойно, — поднял руку директор. — Спокойно. Вместо уроков мы идем собирать сегодня колосья. Сумки возьмите с собой…

— А книги?

— Книги на время выложите где-нибудь на меже. В сумки будете собирать колосья, относить приемщику и взвешивать.

— Зачем взвешивать?

— Затем, чтобы знать, сколько собрано.

— Всеми или порознь?

— И всеми и порознь.

— А для чего?

Ребятня посыпала вопросами, и директор стал пояснять:

— Мы с вами теперь те же солдаты, которые отвоевывают не только колосок, но и каждое зернышко, лежащее в поле.

Сравнение пришлось нам по душе: какой мальчишка не видит себя солдатом!

— Кто больше соберет, того ждет премия, — подогрел наш интерес директор.

— А какая? — полюбопытствовал кто-то.

— Книга! — директор торжественно показал ее.

Передние прочли нараспев заглавие: «Де-ти ка-пи-та-на Гран-та». В школьной библиотеке был один экземпляр с выдранными страницами, потрепанный и до дыр зачитанный. Новенький, казалось, просился сам в руки. Мальчишки мигом приободрились. Кто-то окажется сегодня счастливчиком? Кому-то повезет, выпадет радость листать эту интересную новенькую книгу?