Геннадий Пациенко - Кольцевая дорога (сборник)

Мигом размешав, выметнули раствор и, не давая сползти, разровняли, загладили место.

Раствор вначале как будто замер, утихомирился. А чуть спустя штукатурка ожила заново, нависла наплывом и отвалилась знакомым шлепком.

После Антона попробовал Игорь. Он лихо и хлестко метнул несколько раз, но получилось то же самое. Вот тебе и заработок… Да так и на еду-то не хватит!

Место на стенке коварно держало их, они не могли из-за него двигаться дальше. И, чего доброго, рисковали оказаться в группе последними. На крайний случай можно бы обратиться к мастеру Щербакову: так, мол, и так, Юрий Владимирович, не получается что-то. Однако мастера на месте не оказалось. По правде говоря, неохотно и принимался он поправлять работу своих подопечных, предпочитая, чтобы доводили все сами. Мастеру предстояло к тому же писать на каждого отзывы, давать заключения, и неувязки могли быть потом упомянуты. Лучше уж с самого начала доделывать все самим, чтоб никто и не знал о твоем невезении, чтобы не послали вместо почетной стройки куда-нибудь к чертям на кулички.

Дело меж тем основательно застопорилось. На беду, заглянул еще Валька Павлихин и пуще взвинтил. Вальке, здоровенному, с коротким широким носом битюгу, надлежало сообщить, что принимать работу, возможно, придет сегодня сам завуч училища Долгановский. И надо, чтоб работа смотрелась как полагается.

Показывать плохую работу — Мало приятного. Начнут вникать, что да как, а там, глядишь, штукатурить свинарник отправят. Предупреждал ведь Долгановский перед практикой. А такая работа казалась штукатурам занятием самым что ни на есть обидным: этим можно заниматься и не оканчивая строительного училища.

Форма… Хранил Игорь Божков у себя фотографию, сделанную в день получения пэтэушной формы: касаясь рукой спинки стула, стоит он в отутюженной, аккуратной одежде. Стоит чуть строговатый от излишней внимательности и напряжения, уже не мальчишка, но и не юноша пока, а просто восторженно настроенный человек, готовый ко всему необычному в новой для него жизни. А тут дела не складываются. В группе наверняка отыщут козла отпущения, закивают на Божкова и Камышкина, как на бракоделов.

Удивительная штука — работа. Давно ли настрой был отличный, и о чем только не мечталось. И вдруг все пропало, потускнела радость.

И когда уже казалось, что нельзя ничего придумать, явилась вдруг обнадеживающая идея — залепить брешь вчистую одним алебастром, а поверх чуток потянуть раствором.

Оба хорошо знали свойства порошка — приставать к чему угодно. Не теряя времени, они развели алебастр, размешали и прямо пятерней принялись лепить угол. Масса мигом твердела, застывала почти на пальцах, но ребята не скупились, сыпали порошок из бумажного мешка в ящик, лили воду, мешали и лепили, лепили…

Брешь на глазах уменьшалась. Штукатуры, покрывая дранку, все еще боялись, что раствор сдвинется, поползет. Но ничего подобного не случилось: месиво в мгновение застывало. Поверху нанесли тонкий слой нормального раствора, и место на стене, как им казалось, перестало чем-либо выделяться…

Сунув вскоре в дверь голову, Павлихин предупредил их о появлении завуча. Вовремя же управились! Рядом слышались голоса, кто-то стучал по стенке соседней квартиры, пробуя на звук штукатурку, после чего, шаркая и переговариваясь, обходящие направились к ним. Проверяющих — трое: завуч Долгановский, разрумянившийся от ходьбы по переходам и лестницам, мастер Щербаков. Позади всех топтался Павлихин.

— Можно? — спросил завуч с излишней бодринкой в голосе, жестом приглашая и остальных за собой в комнату.

— Можно… — ответил Игорь. Они с Антоном стояли ни живы ни мертвы после тщательного обследования соседней квартиры. А вдруг и здесь начнут? И определят брак по стуку.

Долгановский, трогая бородку, окинул цепким взглядом комнату — от потолка до пола, как если бы выискивал в ней пыль или паутину. Игорь с Антоном затаенно следили за его вездесущим взглядом.

— Молодцы!.. — сказал он. — Ведь правда — молодцы, а?

По тону, каким спросил Долгановский, чувствовалось, что доволен он не столько ими, сколько тем, как поставлено в училище трудовое дело. Похвала завуча явилась такой неожиданностью, что и Игорь и Антон, оставшись одни, едва не закричали и не запрыгали от радости. Завуч с мастером заглянули не случайно — готовился разбор. И напарники не ошиблись.

Как только вымыли руки и выстроились во дворе, Евгений Григорьевич проверил, каждый ли взял с собой мастерок, хорошо ли вычистил или припрятал его до утра в рабочей комнате.

— Это теперь ваше оружие, — наставлял Долгановский, расхаживая взад-вперед перед строем. — Оно не должно ржаветь. Только тогда вы чего-либо добьетесь.

Говорил завуч четко, проникновенно. Ему нельзя было не верить. Казалось, и впрямь за поясом у тебя не мастерок, а некое редкостное оружие, которым ты совершишь со временем чудо.

Однако о самом практикантском деле Долгановский почему-то особо не распространялся. Очевидно, сказать о нем намеревался позже, когда ремонт закончится полностью.

Завуч был для ребят личностью загадочной. По словам Вальки Павлихина, который каким-то образом знал о нем больше других, носил бороду Долгановский только затем, чтобы скрывать на лице шрамы, приобретенные в войну, а был он якобы летчиком.

Верхние зубы Долгановского при разговоре сквозили щелью, придавая лицу выражение какой-то не по годам непривычной, неуемной лихости. Внешность одновременно и подкупала, и настораживала: человеку под шестьдесят, а вид — несерьезный.

Принимая в училище, Евгений Григорьевич пожимал каждому руку, крепко и дружески тряс ее и делал для себя заключение: кем быть новичку. Иногда оно было молчаливым, иногда категоричным: «Этого — в каменщики. Того — в штукатуры». И если потом кому-то хотелось учиться другой специальности, Долгановский долго беседовал и разубеждал желающего.

Ловко же залепили Игорь с Антоном угол, даже вездесущий завуч и тот не заметил, даже прорабу и мастеру не пришло в голову проверить. Впрочем, Щербаков и не смотрел на стену с той пристальностью, с какой смотрел и оценивал завуч, который должен бы знать: угол для штукатура — дело наиболее сложное…

Все-таки интересно, отчего не держался раствор, полз вниз? Хорошо бы спросить у знающих людей. Но спрашивать рискованно: неизвестно, к чему приведет такой интерес. Оба еще не умели предвидеть и отводить от себя неприятности. Неопределенность и неизвестность заставляла Божкова и Камышкина жить несколько дней с опаской: вдруг да обнаружится.

А между тем об их первой квартире говорили как о лучшей. Им дали вторую, потом третью, четвертую, и углы везде получались более или менее сносными: иногда хуже, иногда лучше, а некоторые были и совсем отменные. И друзья постепенно забывали свою неудачу в начале практики. Забывали в порывах рвения, старания, азарта.