Геннадий Пациенко - Кольцевая дорога (сборник)

Незадолго перед тем умер у парня старик. Ждал, когда приедет проститься сын. И не дождался. Парень мучился. И говорил, что не простит себе, что поздно понял жизнь отца. В детстве ему говорили больше о жизни героев, об их мужестве, а вот сам он, без всякой подсказки вдруг понял, что его отец, простой сельский старик, пахавший всю жизнь забытую многими землю, был в сущности мужественный человек. В его труде был огромный смысл. И этому труду до последнего дня оставался он верен.

Странно, но от слов того парня многие задумались тогда и о своем труде Какую пользу кто приносил, чем жил? И неловко на диспуте стало говорить вдруг о счастье, радости. Захотелось открыть в себе тот единственный смысл, для которого ты рожден. Но как это часто бывает, когда приходится в один день спешить и в школу и на работу, ломать долго голову оказалось некогда.

— Ты о чем задумался? — спросила Лариска.

— Знаешь, а ведь сено-то можно было сносить в копны просто руками, — высказался Родион, глядя на заречные пойменные луга — Когда не хватало в колхозе грабель, у нас так и делали.

— Подскажи, устроят подшефник.

— Зря смеешься. Я здесь думал о товарище из нашего класса, а точнее, об отце его, простом старом колхознике. Мне сделалось почему-то не по себе. Мне кажется, никто не понял души того человека. Не постиг ее. Не пытался постигнуть. Только сын впервые задумался. И стал, наверное, сам человечнее. А если бы в суете да занятости не постиг бы сын отцовскую душу, мы и не узнали бы, какой это был старик. А теперь и я думаю о нем. И свою жизнь выверяю. Хорошо, что его родители прожили жизнь так, что могли теперь быть для него примером.

Теплый ветер из-за реки обвевал их лица, кудлатил Ларискины волосы. Они были светлые, как выгоревшая на солнце рожь. Далеко вокруг тянулось зеленое торжество жизни. На реке шумели, пели, вовсю веселились. Временами Родиону казалось, что с ним ничего и не было, не случилось.

— Спеть бы что-нибудь, — сказала Лариска. — Маленькой мне говорили не раз, что я хорошо пою. Записали в кружок. И я выступала в детском хоре солисткой. А отец уверял, как только я подрасту — пришлют самолет, на котором я полечу петь свои песни всем.

— И что же, был самолет твой?

— Я росла и ждала все, видела, как пролетал он над нашим домом.

— Жалко, не опустился, — улыбался Родион.

— Не опустился вот.

Они говорили и просеивали сквозь пальцы песок, сыпали с ладони на ладонь. Теплые песчинки попадали на тело и щекотно скатывались. Совсем не к месту Лариска заговорила:

— Выслушай-ка меня, Родиоша. Станок Дементий налаживает, так?

— Знаю. И что?

— Не спрашивай старого, спрашивай бывалого. Дементий — станочный доктор, не первый год в комиссиях. Поговори. Он мудрец.

Родион пообещал, желая сменить скорее разговор.

— А хочешь я?

— Что?

— Поговорю с ним. Он нас с тобой уважает. С квартирой обещал помочь. Через завком.

— На днях там заседают, — сказал Родион. — Мое заявление тоже разбирать будут.

— Вот здорово, если тебе дадут квартиру! — радовалась Лариска.

— Почему мне? Нам обоим.

— Пойдем купаться, — прервала она, дождавшись именно тех слов, которые ей хотелось от Родиона услышать.

Сновали по реке прогулочные пароходы и катера, увозили в дальние места отдыхающих. К полудню судов стало больше. Родион с Лариской выплыли на середину реки, где зыбкие волны от проходивших судов с упругой силой качали купающихся. Они плыли рядом и не переставали смеяться, говорить.

Басовито рокочущий гудок теплохода затрубил над самыми их головами. Родион не успел оглядеться, как раздался растерянно-испуганный девичий крик, звавший на помощь. Лариса обхватила Родиона за шею. Валом перекатываясь, понеслись одна за другой к берегу волны. Задыхаясь, Родион попытался разнять ее руки — напрасно. Глубже и глубже он уходил с ней под воду. Покидали силы. Разрывало грудь. Ее руки как будто оцепенели. Правая нога ощутила неожиданно ил. Уйдут, уйдут ноги в ил, и тогда уже…

Другой ногой он нащупал случайно попавшийся камень. Выдыхаясь, сделал этой ногой толчок, заработал изо всех сил руками. Он не помнил, как всплыл, как нес Лариску по воде к берегу. Девчонки увели ее тотчас в сторону. Обессиленный, он побрел один в поле, где над клеверищами журчал на ветру жаворонок. Кажется, пела в вышине чья-то душа, играл на невидимой свирели кто-то.

Мало же, оказывается, надо для счастья — просто жить. И ничего больше. Родион лег на спину. То шумя, то шушукаясь, качаются верхушки сосен. Ими кто-то размахивает, водит из стороны в сторону, и сосны то наклонятся, то взметнутся. И тогда можно заметить, что сосны смуглые и такие же стройные, как тела загорающих, как светловолосая его Лариска…

Когда назавтра вернулся он из поездки, перед глазами все еще стояли деревья, качались над обрывом, не переставая шумели. И словно бы шумом повторяли одно и то же: жить, жить…

День продолжался от их неустанного, неусыпного шума. И в солнечном дне откуда-то возникал, виделся Родиону малыш, бегающий от сосны к сосне, смеющийся, хлопающий в свои маленькие ладоши. За ним гналась Лариска, и голос ее то усиливался лесным эхом, то пропадал в горячем полуденном ветре. И шел к малышу и к ней Родион. И казалось ему, что он тоже ребенок, обласканный теплым ветром.

В поездках и дорогах с тайной надеждой часто мнилось ему встретить одиноко глядящую в окна вагона на равнинную снежность девушку, да такую, какую еще нигде не встречал он.

А когда подойдет дорога к концу, навсегда остаться друзьями и ждать затем писем, думать, гадать, надеяться. Родион уверился, что судьба однажды подарит ему эту девушку, сведет с ней. Думалось, что только в пути, в дороге и можно увидеть необыкновенное, встретить желанное. Так бывает, когда начинаешь думать о предстоящем, наверстывая одновременно упущенное, догоняя жизнь, заново приобретая утраченное.

И еще не забывалось им: девушка, которую встретит он у окна вагона, окажется обязательно выпускницей, кончившей только что школу. И он, немало исколесивший, поработавший и вроде бы даже кое-что видевший — будет для нее старшим, будет самую малость, самую чуточку умудренней. У него есть право на это, как у старшего и повидавшего оно и должно быть.

В Лариске он видел мечту своей юности. В этой мечте недоставало лишь поезда. Вместо вагона он встретил Лариску у своего станка. Быть может, оттого и вспомнился ей этот станок в воскресный день на берегу обрывистой речки. Он свел их, прежний станок, теперь разобранный.

Иногда Родиону хотелось сесть вместе с Лариской в поезд и ехать сутки-двое, где открывалось бы рядом то, о чем оба мечтали. И уже видел он, как едут вдвоем они к морю, и оно вот-вот заблещет, как пересекают степи, приближаясь к горам, различая их диковинно поросшие склоны.