Медеу Сарсекеев - Клад

Казыбек слушал не перебивая, и на лице его резко обозначились скулы. Глаза похолодели.

— Ты злишься, — определила Меруерт. — А я тебе исповедуюсь как самому близкому человеку.

— Я уже слышал от тебя эту исповедь не раз, — гася раздражение, отозвался Казыбек. Меруерт, не уловив к себе сочувствия ни в словах, ни во взгляде, сползла с коленей мужа и медленно побрела, босая, к окну. — Никуда ты не поедешь! — прозвучало ей в спину. — Ты все о своих переживаниях да о детях! А обо мне ты хоть раз подумала? На кого ты оставляешь мужа? Кругом чужие люди, чужая речь! А сколько косых взглядов из подворотни на советских! Где душе моей искать пристанища и опоры, когда закончится день и я приду домой? В бар идти? Или пить горькую потихоньку? Но здесь сухой закон!..

Он еще долго говорил в таком духе, пытаясь суровым мужниным окриком подавить возникшую в сердце жены вспышку тоски по своим.

Меруерт молча славливала пальцами левой руки слезинки. Правой она повисла на тяжелой шторе у окна. Чужим, отсутствующим взглядом она уставилась в одну точку за стеклом.

Казыбек подошел к жене, заговорил совсем тихо, с придыханием, будто молил о пощаде:

— Да знаешь ли ты, как нужна мне здесь? Сколько сил придает одна твоя улыбка? Чашка чая, принятая из твоих рук? Перемена обстановки, слово, сказанное при встрече вечером и утром, когда провожаешь на работу? Ты думаешь, я зайду на эту виллу, если ты в самом деле вдруг исчезнешь? Буду слоняться по рудничному двору или в горах, пока не провалюсь в какую-нибудь ямину.

Меруерт перестала плакать, потрясенная его словами. Теперь она внушала ему, уткнувшись головой в грудь, касаясь ладошкой крутого плеча:

— Не наговаривай на себя, Казыбек. Ты не просто сильный, ты у нас всемогущий, как бог. Ты настоящий мужчина, Казыбек, и тебе не к лицу отчаяние. Остался лишь год, меньше даже. Мы не должны быть с тобой эгоистами, мой муж. Будь же хорошим до конца, не убивай меня отказом… Можешь мне верить: поступок мой одобрят наши старейшины. И сам рассуди: что у нас с тобою на сегодня самое важное в жизни? Дети! А мы так часто забываем о них. Думаешь, легко им без родителей? После удивляемся, откуда они такие черствые, нелюдимые, бездушные… Я почти физически ощущаю, как вздыхают по нас Айманка и Шолпанка. Они ведь девочки, им ласка нужна ежедневно, всегда… По каждому случаю бегут к маме. А в нынешнем году им в школу. И как я, дурочка, забыла об этом! Сейчас, говорят, сильно усложнилась программа для первоклашек. Бабушка часто болеет…

Казыбек не всегда разбирался в женской логике. Но он не меньше жены любил детей. И сейчас весь трагизм в голосе Меруерт передался ему. Он забыл в эти минуты о себе. Нынешние беды Меруерт давили на него свинцовой тяжестью. Сюда приплеталось и отлучение от привычной среды, где женщина чувствовала себя полноценным человеком.

Он замечал: жена на глазах меняется в худшую сторону. Не мог пока нащупать надежный путь, чтобы остановить в ней начавшийся распад. Раньше, когда они жили в Актасе, он старался ничем не огорчать ее, оберегал от излишних переживаний. Когда же на Меруерт накатывала какая-то блажь, благоглупость и в ней все менялось к худшему, он старался не останавливать внимание на этих проявлениях женской психики. Она не любила, когда ее перебивают, дают окорот проявившимся чувствам. После она сама приходила с повинной, посмеивалась над своими слабостями. Но сейчас все ее слова и мольбы никак не напоминали мимолетный вздор. Было что-то другое. И это можно было назвать как угодно, однако уступи он жене сейчас, всю их поездку за рубеж можно было бы расценить как гражданственную незрелость, провал. Да еще в такое время, когда у него наконец пошли дела.

— Все, дорогая!.. Поплакались на судьбу вместе, облегчили душу, и довольно. Мы, конечно, уедем домой, но уедем вместе.

Глаза Меруерт блеснули безумной радостью.

— Когда?

— В день окончания контракта!

Меруерт, опустив плечи, поплелась к своей кровати. В ту ночь они спали раздельно. Казыбек ждал всхлипов и позвякивания пузырька с валокордином о чашечку, в которую наливала себе жена лекарства от бессонницы. Ждал повторения истерики среди ночи. Но женщина, похоже, восприняла и на этот раз доводы супруга. В доме наступила тревожная тишина, исполненная глубокого смысла. Быть может, в эти минуты Меруерт перерождалась в ведьму. Казыбек не мешал ей обрести себя в момент разобщения.

Меруерт умела думать, она была необыкновенно умна и проницательна, когда хотела этого. После бурных объяснений могла утром появиться перед ним свежей и улыбчивой как ни в чем не бывало, принести к столу приготовленный завтрак, поцеловать в висок и пожелать приятного аппетита. Природа наделила ее талантом прощения обид и отходчивости. О, как ценил он свою супругу за умение забыть плохое, выбросить из памяти наносное, случайное! «Разве есть на свете люди без характера? — рассуждал Казыбек. — У каждого из нас свои причуды».

Однако на сей раз Меруерт, видимо, не преодолела слабости. Она, оказывается, и не собиралась отступать. Утром появилась в гостиной с каким-то листком в руке. С непроницаемым выражением лица, неуверенной походкой приблизилась к мужу, сидевшему на диване, сунула ему в руки исписанный листок.

Это было письмо от сына. Казыбек сразу узнал торопливый, по-юношески округлый почерк Назкена. Защемило сердце, с дрожью в руке отец читал, вернее, прочел лишь начало, обращенное к матери:

«Мама!»

«Почему он обращается лишь к матери? — с обидой подумал Казыбек. — Я умер для него, что ли? Может, я и впрямь бессердечен и жесток, а дети это уже поняли?»

«Мы все здоровы, — бежали дальше строчки. — Живем неплохо, если по-нашему сказать, только на пять. Не поверишь мне, поставь рядом с моей пятеркой малюсенький минус, но только едва заметный… А еще лучше было бы, если бы вы с папой вдруг приехали. Что и говорить, без вас жизнь не столь интересна. Иногда такая лень нападет, не хочется за учебники браться. Не знаю, что со мною творится. Сестренки тоже скучают. Как-то с подружками пошли за мороженым. Чего-то там не поделили и разругались. Возможно, потому, что одна из девчонок выкрикнула: «А у вас нет ни папы, ни мамы!» А наши отвечают: «Врете, есть!» А те хором, будто сговорились: «Нету, нету! Они вас бросили!» Заплаканные, пришли домой. К бабушке пристают, хныкают: «Если папа и мама у нас есть, почему они не пришли в день прощания с садиком?»

Дочитав письмо до середины, Казыбек взглянул на конверт. Штемпель показывал дату месячной давности. Значит, Меруерт получила письмо и не показала ему, оберегая от расстройства? Она носила в себе неважные вести из дому в одиночку, и все это в конце концов взорвало ее изнутри, обернулось неприятными объяснениями. «Славная ты моя! — думал Казыбек о жене. — Твое сердце разрывается на части между мною и детьми. Но разве ты не знаешь: едва перенесешься к дочерям и сыну, успокоишь материнское сердце, тотчас начнешь думать обо мне. Потянутся мысли вдаль, тягостные, словно бессонная ночь… А как быть? Какое из двух зол для тебя все же лучше?»