Медеу Сарсекеев - Клад

Окна гостиницы выходили на реку. Взгляд ученого упал на спокойную поверхность воды. Река в этом месте, подпертая в нижнем течении плотиной, размашисто уходила вширь в пространный залив, напоминая морскую лагуну. Всю эту громаду подспудного течения влекло в глубокие бетонные ямы, где вращались лопасти турбин. По краям залива за ночь образовалась ржавая оторочка пены. Под легкой зыбью валки пены шевелились, покачивались и отплывали грязными клочьями в сторону.

Цвет воды в заливе менялся, становясь к середине дня все более темным. Изредка поверхность водоема освещалась прорвавшимися из-за туч золотистыми лучами.

С утра Табаров видел на реке одиночные фигурки рыболовов и любителей ранней прогулки. Люди сидели в лодках, вяло пошевеливая веслами, тихо удалялись, превращаясь в едва заметную точку на горизонте. Сейчас на реке было пустынно. Задерживалась где-то рейсовая «Ракета», приходящая сюда в девять тридцать. На другом берегу плоско раскинулись луга. В заречье паслось несколько светло-бурых коров. Ученый улыбнулся: вот истинная картина здешних мест — современный город с высокими каменными строениями, трамваем, потоками машин, с бетонными набережными, а за полоской воды — первобытная дикость с нетронутой падью и кедровой рощей. И вечный признак обитания — домашние животные… Все здесь выглядит незыблемым, установившимся в своих нечастых переменах от века… «А я приехал, чтобы совершить чуть не революцию в геологии! Убедить здешних «богов» в их неправоте, навязать свою волю, заставить не только жить, но и думать иначе!»

Виктора Николаевича нельзя было отнести к той категории людей, которые от одного взгляда на чарующий уголок природы теряли рассудок, становились сентиментальными. Всему свой час, в том ряду и очарованию. Если ты пришел в мир мужчиной, главное твое занятие — преобразование мира… Ученый присел к столу, начал быстро записывать тезисы выступления.

Вся жизнь Виктора Николаевича шла по одному, выработанному им самим раскладу. Произошло это в пору студенчества. Отведенный человеку недолгий век, по убеждению второкурсника Табарова, четко делился на три периода: до тридцати полагалось закончить институт и овладеть азбукой самостоятельной работы по избранной профессии. Азбукой, называл кандидатскую диссертацию. Второй период — до сорока, он считал наиболее трудоемким. За десять лет идущему в науку мужу надлежало сделать нечто значительное, обратить на себя внимание светил, не только получить звание доктора наук, но добиться признания сообщества ученых. Завершением этого периода должно стать избрание в члены-корреспонденты академии как минимум.

Возрастной предел последующим завоеваниям Табаров не устанавливал. Вступление в клан фундаторов науки открывало необозримое поле для личного вклада в исследование с большой буквы. Он должен совершить нечто такое, что раздвигало бы горизонт познания людьми окружающей среды в целом, подвигнуло бы общечеловеческий прогресс. На практике это означало: возглавить научную школу, стать руководителем одного из ведущих институтов, оказаться избранным в действительные члены академии…

В апреле этого года друзья и коллеги поздравили его с вступлением в пору «мужской зрелости», когда исполнилось сорок. Доктором он стал пять лет тому назад, раньше, чем достижение это виделось ему со студенческой скамьи. Выходит, первые два этапа восхождения покорились досрочно! Но все пять лет после защиты докторской Табаров упрямо шел к намеченной цели: накапливал материалы, сопоставлял работы других талантливых соискателей ученой степени, обобщал. Заодно формировал закономерности земных структур в некую собственную теорию. Условно он называл ее симметричной. С помощью изобретенного им метода ученый намеревался сделать переворот в геологической науке, снабдить нынешних разведчиков недр своей методикой ведения поиска.

Доктор наук вышел на исходный рубеж для атаки на сложившиеся и порядком надоевшие приемы разведки, которые, на его взгляд, уже тормозили весь фронт изысканий. Эрудиция и авторитет в своем деле у сорокалетнего теоретика были уже такими, что к нему без всякого смущения обращались за советом коллеги, начинавшие четвертью века раньше. В геологии он стал флагманом целого направления, именуемого металлогенией. В будущем его работы могут стать школой для нового поколения ученых. Однако вернемся к тому времени, когда Виктор Табаров лишь мечтал о подобной карьере.

В двадцать два года студента подстерегла первая опасность, едва не перечеркнувшая все его расчеты на будущее. Несмотря на честолюбивые планы и умение ограничивать себя в развлечениях, Виктор был юношей мечтательным, живым, способным серьезно увлечься. Мечты его охватывали мир от глубокого подземелья до немереных высот космоса. Правда, другие планеты его интересовали только как покорителя недр, не больше.

Итак, в жизнь юноши пришла, скажем точнее — ворвалась двадцать вторая весна… Непродолжительная сессия… Последний экзамен, прибавивший ему в зачетку еще одно «отлично»… В один из таких изнурительных по наполнению всякими событиями дней он, придя к себе в общежитие, прилег на койку и, смежив веки, подумывал о предстоящей практике с выездом в поле. Студента потревожил осторожный стук в дверь. Виктор вскочил на ноги и оказался нос к носу с однокурсницей Лидой Скворцовой.

— Входи, как раз о тебе думал, — проговорил Виктор, поправляя выбившийся из-под брюк край сорочки. С этой девушкой у него были отношения, которые деликатно можно назвать особыми. Умеющий держать себя в руках, Виктор всегда волновался при встрече с Лидой. Сейчас, похоже, все было наоборот. Лида присела у стола, несколько минут теребила в руках платочек, обмахнула зардевшееся лицо.

— Собираешься на практику?

— Да, ты угадала.

— Долго там пробудешь?

— Как всегда, до осени…

Небольшая пауза, вызванная напряжением в разговоре.

— Обо мне ты думал?

— Еще бы! — Виктор кинулся к ней, пытаясь обнять.

Лида вдруг отстранилась, не приняла его ласки.

— Витя, я плохо себя чувствую… У нас, наверное, будет ребенок.

— Обратись к врачу! — не задумываясь над услышанным, посоветовал Табаров.

— Я не шучу, Витек. Надо нам зарегистрироваться. Иначе… Не вынести позора…

Она опять вздохнула.

Табарова передернуло от этих слов. Он забегал из угла в угол, будто угодил на раскаленную сковороду.

— Лида, если сможешь, прости меня за ту глупость, когда я, выпив, приставал к тебе… Ты мне всегда нравилась, но… Какой из меня отец? Совсем не готов… Я собирался тебе сказать об этом и все почему-то откладывал. Надо было нам обоим проявить осторожность.