Иван Краснобрыжий - Аленкин клад. Повести

Лешкина оплошность в мартеновском могла бы остаться незамеченной. Он даже сталеварам ни в чем не сознался. Подумаешь — волдырь на ладони! Быть в горячем деле да не обжечься. Все бы сошло. Все бы осталось шито-крыто. А вот мать… Она сразу догадалась, что с Лешкой. Подходит к верстаку, цап его за ухо и понесла:

— Ах ты, гопник! Сколь разов тебя упреждать, чтобы ты не совал свой нос куда не следует?.. Сказывай, где руку пришкварил?..

Ругань и допрос матери Лешка вынес стойко. Но, когда она веником его по спине хлестнула, пришлось поспешно отступить. Не мог же он, слесарь третьего разряда, дожидаться свидетелей своего унижения. Шум матери мог бы и мастера из кабинета вызвать, и друзей Лешкиных вокруг верстака собрать… Дед Никифор опять же мог бы откуда-нибудь появиться. А там и до начальника мартеновского цеха рукой подать. Он человек суховатый, злой. Вызвал бы к себе Владимира Хрисанфовича Литвинова и давай пропесочивать. Хорошо, что все кончилось бранью матери и «знакомством» с веником. А то ведь через Этот пустяковый волдырь друзей настоящих мог бы потерять.

Поставил Лешка кран в умывальнике на третьей домне, с подручным горнового о житье-бытье потолковал, справился о годовом плане выпуска чугуна и, как бы между делом, с Александром Ильичом Гуторовым договорился, чтобы тот его взял во Дворец культуры на встречу с космонавтами. Гуторов дал слово все устроить в наилучшем виде. Они друзья давнишние. Лешка Героя Социалистического Труда Гуторова еще в школе в почетные пионеры принимал.

Вечером к Дворцу культуры металлургов Лешка прибежал раньше на целый час. Ветераны завода с красными повязками на рукаве в зал пропускали только по пригласительным билетам. Пришлось Лешке битый час на свежачке поплясать. За это время он всякое о друге передумал и не заметил, когда тот оказался рядом. На груди у Александра Ильича боевые награды, трудовые медали, Звезда Героя, орден Ленина…

— Давно ждешь?

Лешка шмыгнул покрасневшим носом и, стараясь не стучать зубами, слукавил:

— Только такси отпустил!

Ветераны завода Лешку вместе с Гуторовым во Дворец культуры пропустили безо всяких-яких. Место в зале ему досталось в одном ряду с лучшим сталеваром страны Владимиром Хрисанфовичем Литвиновым, старшим оператором блюминга Алексеем Ефимовичем Лобановым, изобретателем Николаем Демидовичем Кузнецовым… Дед Никифор тоже тут как тут оказался. Одет он был в новый грубошерстный костюм, который его делал чем-то похожим на нахохлившегося воробья. На пиджаке у него сияла партизанская медаль и значок «Отличник социалистического соревнования». Присел он рядом с Лешкой и на ухо: «Почет рабочему классу!» Лешке хотелось ответить словами деда: засвидетельствую, мол, твое уважение, но зал вздрогнул от аплодисментов. Павел Беляев и Алексей Леонов, появившись на сцене, по русскому обычаю поклонились металлургам.

Домой Лешка со встречи вернулся сияющим и важно так отцу:

— Пришлось немного задержаться…

— Видели! Видели мы тебя на экране! — улыбнулся Демьян Акимович. — Ты чего это таким важным, как генерал, сидел?

— Встреча-то была необычная! — начал оправдываться Лешка. — Беляева и Леонова в почетные сталевары принимали…

— Ты космонавтов в почетные сталевары принимал? — открыл рот Василек. — Скажи честное комсомольское, что не врешь!

— Конечно, он! — поддержал Лешку отец. — Ты же сам все, Василек, видел.

— Везучий ты, Лешка! — позавидовал самый младший Ефремов. — Я как вырасту, тоже на завод пойду сталь варить!

— Так тебя сразу в мартеновский и допустят! — начал уразумлять Василька Лешка. — Туда только с десятилеткой принимают. И восемнадцать годов надо иметь за плечами. Ясно?

— Ух ты! — почесал затылок Василек.

— А как же? На домнах, в мартеновском, в прокатных без десятилетки — труба! Там всюду автоматика, электроника!

— Выходит, и тебя не возьмут?

Вопрос Василька тронул самую больную струнку Лешки. Он только вчера толковал с Алексеем Ефимовичем Лобановым о желании перейти поближе к горячему делу. Пришел на блюминг титан в бытовке наладить, поднялся в операторскую кабину — и дух у него захватило. Вот бы ему, как Алексею Ефимовичу, сесть в мягкое кресло и давай на «космической» скорости слябы и блюмсы прокатывать.

Рольганги несут и несут похожие на вечернее солнце слитки стали, а он, Лешка Ефремов, прокатывает их и прокатывает с точностью до миллиметра, да еще операторов нагревательных колодцев пошевеливает: «Перехожу на сдвоенный прокат! Обеспечьте подачу слитков!»

Лешка, конечно, не прочь и чугунок «денежный» по-гуторовски выпускать, и сталь «рублевую» в мартенах, кап Владимир Хрисанфович Литвинов, варить… Но пока ему восемнадцать не исполнится и десятилетку он не закончит, о горячем деле только помечтать можно.

— А я думал, тебя возьмут, — разочарованно повторил Василек. — Выходит, ты тоже мало горячей каши поел? Только задаешься: «Я! Мы!»

— Это меня-то не возьмут? — взъерошился Лешка. — Согласен на пять щелчков в лоб?

Василек «бить по рукам» опасается. Пять щелчков в лоб он уже получал, когда спорили о четвертом разряде. Лешка доказывал, что все сдаст на «отлично», а Василек ему не поверил. Лешка вечером приехал с завода, показал выписку из приказа и без лишних церемоний:

«Подставляй, Васек, лоб!»

— Спорим? — нажимал Лешка. — Трусишь, да?

Василек на всякий случай пятится к матери. Демьян Акимович повеселевшими глазами глядит на Лешку. Сын заметно раздался в плечах, в голосе у него звучит крепость, щеки тронуты бронзовым загаром. Демьян Акимович этот загар не спутает ли с каким курортным. Такой чистый и здоровый загар на лице можно получить только под «мартеновским» солнцем. Сыновья еще спорят несколько минут. Демьян Акимович улыбается. Он уверен: «мартеновское» солнце не только оставило свой цвет на щеках у Лешки, но и ярко осветило ему дорогу в жизни.

Лешка и Василек наконец договариваются о пяти щелчках. Демьян Акимович командует сыновьям отбой, весело подмигивает жене, и ноющая боль у него в груди почти совсем утихает.

Горизонт отяжелел, насупился. Серо-пепельная полоса на нем разрасталась с юга на север, ширилась и темной наволочью затягивала полинявшее от жары небо. Налетевший невесть откуда ветер погнал над Москвой тучи. Они опускались над городом так низко, что казалось, вот-вот зацепятся за крыши многоэтажных домов. Когда шальной ветер выдохся и наступила душная предгрозовая тишина, грифельное небо распороли кроваво-фиолетовые молнии, затем ахнул трескучий гром и зашумел ливень.