Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

— Да уж да, из такой притворщицы игуменья целая выйдет.

— Посылочку не забудьте!

И пошла снова на корму. Ссыльный по-прежнему глядел в воду, высвистывая какую-то песенку. Мариша остановилась шагах в двух от него, тоже облокотилась на перила. Было ему, пожалуй, не больше двадцати лет, — лоб еще совсем гладкий, борода не успела подняться до висков и щек, курчавилась только по подбородку и была неопределенного цвета, темное мешалось с рыжеватым. Лицо худое, с мертвенной желтинкой.

«И такого молоденького на пять годов… а там птицы на лету замерзают», — подумала Мариша и сказала просто, по-знакомому:

— Так и не знаешь, куда везут?

— Не знаю.

— В Туруханск, — шепнула Мариша. — В Туруханск. — И чтобы утешить хоть чем-нибудь, прибавила: — У меня там братик живет, подальше даже, и ничего, живет.

Ссыльный, узнав про Туруханск, не огорчился. Год пробыл он под стражей, его донимали допросами, вокруг него бряцали ружья конвойных; когда случалось достать книги, их отнимали, — и все это как-то не доходило до глубины сердца, была упрямая надежда, что тюрьма, этапы, стража — ненадолго, скоро произойдет нечто: либо революция, либо подвернется удобный случай для побега, и снова будет он на свободе.

— Давно выслан? — спросил он.

— Братик-то? Вольный, сам уехал.

— А ты к нему в гости?

— Нет… Я здешняя, бережная. — Мариша показала на отцовский дом. — Из-под этой крыши. Вон у штурвала мои братья-лоцманы стоят. А тому письмо отправить надо. — Мариша подумала, не отдать ли письмо ссыльному: едет он не мимоходом, а надолго, Ландур к нему никак не касаем, встретит Егорушку, поговорят, оба отведут душу, Егор никогда не чурался ссыльных, и решила: «Отдам».

Ссыльный не стал отговариваться, спросил только, как быть с письмом, если братца не найдет он.

— Изорви мелконько и в воду. А теперь помоги-ка мне, подай чалку! — Мариша спрыгнула в лодку. Принимая чалку, она положила пареньку в ладонь письмо, напомнила, что отдать надо обязательно в руки братцу; нельзя будет — тогда мелконько и в воду. Живет братец где-то около Туруханска. — Игарку спрашивай, Игарку!.. А тебя как зовут?

— Василием.

— В оздравник запишу тебя. Скажи братцу, кланяется, мол, сестра Мариша.

Василий сказал, что он хоть и не верит в бога, а все равно Марише спасибо за оздравник, письмо обещал доставить непременно и прислать об этом весточку. А Мариша сказала, что верит ему и весточку будет ждать с нетерпением.

Долго ходил Василий по Туруханску, расспрашивал рыбаков, охотников, торговцев, где живет Игарка. Толком никто не знал. Одни посылали вверх по реке: у Золотой корги проживает будто какой-то Игарка; другие — вниз, к Дудинке: там слышно про Игарку. Рыбаки с Елогуя тянули к себе: на нашей речке промышляет остяк Игарка. А большинство отмахивалось: здесь сам леший не разберет, поп крестил его Онуфрием, а шаман — Игаркой. А затоскует попадья по лисьей шубке, и давай поп перекрещивать Онуфрия на Степана, Степана на Онуфрия. За крестины-то по лисе берет. Раза по три крещены есть.

Василий купил тетрадку, записал про Золотую коргу: «Подводная каменная гряда недалеко от Подкаменной Тунгуски. На нее часто натыкаются барки. Окрестному населению от нее постоянный заработок, вот и прозвали Золотой». Записал про Дудинку, про Елогуй, как проехать туда.

Но постепенно выяснилось все же, что нужный ему Игарка живет верст на триста ниже Туруханска, между станками Сушково и Плахино. Василий начал присматривать лодку. Как только солнце за закат, он — на реку. Заходило оно в двенадцатом полуночном часу, и то не совсем, верхний краешек его, маленькое румяное ребрышко, оставался незакатным. К этому времени рыбаки разъезжались по домам, птицы уходили в гнезда, затихал обычно ветер, — становилось тихо, как в нежизни. Гребешок солнца горел неярким красноватым светом и не мог осилить мрак, так и стояли они — мрак и свет — рядом.

В одну из таких ночей Василий отвязал от берегового камня лодку по имени «Омуль», — рыбак позабыл убрать на «Омуле» весла, — у рыбачки Агафьи взял в сенцах два каравая хлеба, вместо них оставил на полке серебряную полтину и отплыл в низы.

Агафья догадалась, что удрал варнак, но скрыла это от пристава и от соседей, даже напротив, когда пошла к заутрене в часовню, положила за варнака земной поклон. За лодку Василий ничего не оставил, и рыбак заявил о пропаже приставу. Пристав наладил погоню, но вернулась она с пустыми руками, искала беглеца выше Туруханска, — кто в здравом уме побежит на низ, в безлюдную тундру! — а Василий уехал как раз туда.

Сначала Василий немножко опасался, идти норовил у берега, около кустов, лодку погонял веслами. Но река и во всю ширь, и во всю видимую даль была пуста, и на другой день Василий выплыл на средину реки, весла сложил в лодку, пустил ее на волю и прихоть течения. Спешить незачем, у него пять свободных лет, надо привыкать к новому обращению со временем, безжалостно разбрасывать и транжирить. Время пройдет, а силы, может быть, сохранятся.

Река катилась медленно, чувствовала близость океана и сама стремилась уподобиться ему, больше не теснилась уже в одном потоке, а шла многими, задерживалась в руслах дочерних рек, по низинам оставляла озера. Земля возвышалась над водой невысоким гребешком; казалось, еще одно усилие, и река поглотит землю.

— Пустая, мертвая! — дивился Василий, оглядывая эту могучую, пышную силу. Пустынность реки поражала еще и там, до Туруханска: на тысячу верст — четыре села да несколько станков в два-три дома; за Туруханском она стала удручающей, верст через тридцать — сорок — одинокий дом, временный кочевой шалаш. Невольно думалось, что люди со всей своей долгой историей все-таки подобны младенцу, который не осмелился еще выглянуть за подворотню родного дома. Застраивают ручьи, канавы, лужи, а вот такая река бесплодно и бездольно уходит в море. А ведь придет время, заселят и эту, и другие прочие, и всю тайгу от Урала до Тихого океана.

Ехал и мысленно заселял реку, по высоким берегам расставлял города и села, у песков — рыбацкие деревеньки, над бухтами и заливами — пристани. Встречалось много островов, некоторые были дивны в своем неповторимом обличье: одни стояли нагромождением диких голых скал, река отгрызла их от каменного берега и насмерть уничтожила все живое — деревья, травы, мох; другие, наоборот, щедро удобрила, засадила деревьями, засеяла цветами и бережно хранила самую ничтожную былинку.

Сначала Василий хотел заселить и острова, а потом решил оставить так, в воспоминанье о незаселенном мире.

На пятый день показался знакомый по рассказам остров, против него над берегом голубел дымок. Василий по-приятельски помахал дымку рваной шапкой. Хозяева всполошились — кто такой? Купцы и промышленники давно ушли в низы, рыбакам не до гостей, у них самое горячее промысловое время. Не соглядатай ли от Ландура? Чует, пожалуй, дьявол, что Большой Сень жив. Игарка велел Сеню где-нибудь спрятаться, а сам вышел к реке. Гость учтиво поклонился Игарке, спросил, где можно развести костер и отдохнуть. Игарке поправилось такое поведение, но звать гостя в дом все-таки решил подождать — кто его знает!.. Он показал на лесистый берег: разводи, где тебе любо, здешний лес повсюду богат валежником и сухостоем.