Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

Нельма стихла, а скоро и совсем успокоилась, порадовалась даже: освободились от ненужного гостя — и ценой не такой тяжелой. Все время, пока жил Василий, Нельма была в постоянном страхе, что затоскует Игарка по родному дому. «В первый раз Василий пробыл один день, а столько наделал беды. — Рассудив так, Нельма решила: — Не жалко ни ружья, ни лодки, был бы покой души».

Началась для нее полоса счастливой жизни. Яртагин пробовал говорить, каждый день изобретал новые слова и звуки: угу, иги, ай, ать. Нельма безошибочно угадывала их значение, между ней и сыном, не умолкая, шел разговор на этом, понятном только им, языке. И оттого, что их язык был доступен только им, а для прочих и даже для Игарки таинствен, разговоры приобретали особую значительность и прелесть.

Когда Яртагин впервые осилил слово «иди», Нельма сказала уверенно:

— Игарка, тебя зовет Яртагин.

Игарка посомневался, Нельма обиделась, вышел спор. Но какое было для нее торжество, когда Яртагин спустя месяц сказал совершенно отчетливо: тя, иди. Правда, эта радость не даром досталась Нельме — весь месяц, наверно, раз сотню в день она повторяла над Яртагином: иди, тятя, иди.

Радовал Нельму и муж. Раньше, бывало, как проснется — за дверь, на крылечко, повернется лицом к югу и глядит на солнце, на месяц, а если нет их, глядит на пустое небо, вдыхает ветер, пока Нельма не кликнет завтракать. Солнце, месяц и небо в южной стороне казались краше, а ветер южный слаще. Теперь же проснется и прямо к Яртагину — жив ли, много ли вырос, не подурнел ли за ночь? Потом к Нельме, дивуется: сама такая маленькая, а какого родила великана. Выйдет на волю — и ему все равно: где солнце, где месяц.

Одинаково милы.

Шел Василий — где бечевой, где веслами, первые дни довольно легко и быстро. Берега лежали отлогие, с пустыми безлесными обочинами, а река чувствовала еще море и текла медленно. На подходе к Туруханску начали встречаться высокие обрывистые берега, потом — чаще и чаще. Стесненная река бежала с удвоенной силой. С каждым новым днем Василий уходил все меньше и меньше, не тридцать уже верст, а едва пятнадцать, потом десять, восемь. Он заметно слабел, река, напротив, сильнела, и наконец пришел момент, когда силы уравнялись.

Случилось это за Туруханском. Река проходила сквозь Тунгусское горное плато. Берега стояли недоступной отвесной грядой. Василий работал целый день не покладая весел, а река начисто уничтожила эту работу; заночевал он на том же месте, где накануне. Утром вышел снова, но выстоял только до полудня: река победила. Он все еще работал, а лодка шла уже по другой воле, вниз, потом уронил весла, сам, как неживой, вытянулся на дне лодки. Очнулся в конце ночи, сквозь негустую предутреннюю мглу разглядел знакомые берега, Туруханские; семь дней потратил он на это небольшое пространство, а река одолела его за одну ночь. «Стоит ли бороться с этой силой, не лучше ли положиться на ее волю? Пусть делает что хочет», — подумал Василий и опять замер.

Нельма перебирала гусиный и лебяжий пух. Яртагин спал. Игарка работал в лесу, оттуда доносился тонкий чистый звон. Нельма догадывалась — рубит Игарка сушину, готовит на зиму дрова.

Скрипнуло крыльцо, открылась дверь, в избенку вошел Василий, поставил в угол ружье и прислонился к косяку. Трудно было узнать его, до того исхудал он, ссутулился и оборвался, глаза обреченно и тускло глядели из темных провалов.

— Сам дома? — спросил Василий глухо. — Не узнаешь? Это я, Василий. Сам-то, спрашиваю, дома?

«Он пришел из могилы», — подумала Нельма, схватила корзинку с Яртагином, боком, мимо Василия, выскользнула из избенки и крикнула Игарку.

Пришел Игарка, сказал:

— Та-ак… Чего стоишь, садись!

— Примешь?

— Говорю, садись. — Взял Василия за рукав, потянул к лавке. — Нельма, собери-ка поесть!

Нельма принесла кусок жареной рыбы, пресную ржаную лепешку, берестянку соли и пучок дикого луку. Игарка принес стакан брусничного настою. Настой был немножко пьяный, при тяжелой и мокрой работе заменял Игарке водку.

Жадно съел и выпил все это Василий, даже соль всю: при отъезде он позабыл про нее, — потом сказал спасибо и шаткой, гусиной походкой ушел к реке, сел на береговой камень. Зачем? — он не знал, сначала даже удивился, что вдруг ни с того ни с сего очутился у реки; а потом махнул рукой: не все ли равно — река, лес, озеро, — все одинаково ненавистно, все — тюрьма!

Игарка пробовал втянуть Василия в разговор, а Василий отмахнулся: отстань! Звал обедать, не пришел. Тогда Игарка принес Василию нож, палочку и попросил настругать стружек.

В доме вытирали рушником только Яртагина, а взрослые обходились стружкой, ею же чистили и вытирали посуду и был на стружку большой расход. Игарка не очень верил в чудодейственную силу палочки, но решил попробовать, авось и выйдет что-нибудь.

Василий вспомнил, что не раз видел в остяцких шалашах по Енисею: сидит человек, гонит стружку и делает будто не мелкое хозяйственное дело, а что-то для души, для счастья, такое у него вдумчивое, серьезное лицо. Он пробовал узнавать, нет ли тут какого другого смысла, кроме стружки. Одни говорили, что делать больше нечего, а так сидеть скучно, и время тянется долго; другим просто нравилось, а чем — объяснить не могли; иные отмалчивались и, видно было, сердились на Василия, задел будто что-то тайное.

Василий спросил про стружку у Игарки, нет ли тут колдовства, какой-нибудь приметы.

Игарка стал уверять, что ему нужна стружка, и ничего больше, никаких других умыслов у него нет.

Из-под ножа струились тонкие легкие стружки. Как будто цепляясь за них, заструились и думы. Сначала самая близкая, которая была рядом, — об Игарке, о Нельме: бедные наивные люди, думают излечить меня стружкой. Только я сам как-нибудь, сам…

Потом о рушнике: рушник длинный и широкий, такими опоясываются через плечо дружки на свадьбах. Рушник вышит по концам яркими, не существующими в жизни птицами. Вышивала Мариша.

Потом о родном доме, о родном городе, где прошло детство. Там девушки тоже были мастерицами вышивать рушники и любили украшать ими парадные комнаты-горницы.

Городок был древний, когда-то стоял он на сплетении торговых дорог. В старых книгах записано, что в ту пору через него ежедневно проходило до семи сотен подвод к Белому морю, на Урал и в Сибирь. В городке отстроился огромный, славный на всю Русь, монастырь, вокруг него встала высокая крепостная стена.

Но время увело торговые дороги. Покинули городок извозчики, грузчики, купцы, остались только землепашцы да огородники, которые обслуживали обширное монастырское хозяйство. На зиму они делались резчиками-игрушечниками. В раннюю пору своего существования монастырь имел знаменитые иконописные и резные мастерские, где резали крестики, иконки, распятия.