Анатолий Знаменский - Иван-чай. Год первого спутника

В камере Святкиных не было, их отправили в район. Стоило заново затевать разговор о дочке у прокурора, в коллегии адвокатов, возможно, в райкоме партии.

Еще что? Попросить какую-нибудь соседку, чтобы прибрала. В комнате должно быть чисто: вдруг Наташку отдадут.

А еще что? Спасибо нужно сказать ребятам, Пашке Терновому и секретарю Домотканову — они, можно сказать, за волосы выволокли его с того света, как утопленника.

На всякий случай еще запомнить, что по зубам бить даже сволочей не следует. Нужно с ними сражаться работой, делом, всей жизнью, а не кулаками. Да, поменьше чертыхаться, побольше действовать — все же есть она, правда, в жизни!

Может, оттого и возникает такая ярость к паразитам, что они теперь на виду? Что противоестественны они в жизни и пора им выдыхать, как ископаемым первоящерам? Верно сказал Терновой.

У проходной мастерских встретил Павла.

— Спасибо! — сказал Костя вместо приветствия, пожимая руку. — Тебе и всем. Не забуду по гроб.

— Это ты Домотканову скажешь, — усмехнулся Павел. — Я бы ни черта не додумался! Да и начальник милиции добрый парень, а не сообразил.

— Домотканову? — глухо переспросил Костя, как бы не веря сказанному. — Неужели это он?

— Он, — подтвердил Павел и с укором глянул на криво посаженные карманы Костиной спецовки. — Ты вот что, бригадир Меженный… Ты спецовку завтра же смени, не удивляй народ! А то вон Прокофьев собирается за коммунистическое звание бороться и, гляди, тебя на соревнование вызовет!

— За коммунистическое? — без удивления засмеялся Костя, приходя в себя. — Ну что же, можно и принять вызов! Замок на «кладбище» мы уже навесили, а остальное от нас зависит.

Он раскатисто захохотал и первым прошел через проходную. А Павел направился в контору.

Вошел и насторожился.

Что-то назревало, а может, уже произошло в тесной конторе, судя по тому, как тихо, почти смущенно листал свои бумаги Васюков, как подавленно, не дыша, высматривала из угла Майка Подосенова, стараясь не замечать взволнованной Эры Фоминичны. А Эра как-то очень уж демонстративно хлопала дверками тумбы, ящиками стола, перебирала бумаги, швыряла папки. Наконец, сложив сумочку, оделась и так же демонстративно покинула контору. По ее виду можно было заключить, что она очень долго и себе во вред делала здесь кому-то одолжение, а теперь вот ее терпение лопнуло и она покидает насиженное место.

Было муторно от сгустившейся духоты: котельная подавала пар в батареи по-зимнему, а на дворе уже началась весна.

— Чего это она? — спросил Васюкова Павел, открывая форточку.

— В отдел кадров направилась, — пояснил Васюков. — Сократили эту должность у нас.

— Давно пора! — несдержанно сказал Павел. — Наша берет!

Васюков с какой-то досадой покрутил головой:

— Берет, да не очень, брат! — Выбив на счетах сложную ксилофонную пьесу, договорил: — Смотрю я на тебя, Петрович, и не пойму! Ты вот бегал тут насчет Меченого, чужую беду расхлебывал. А между тем у директора на столе уже второй день лежит на подписи проект приказа о снятии тебя с работы! Не знаешь, что ли?

Павел оторопел.

— Что? Меня? За что?

Васюков только всплеснул руками:

— Ну, точно! Как рогатый муж. Домашние новости до тебя в самую последнюю очередь доходят. Поди, всем известно!

— Да за что же снимать-то?!

— Не знаю, брат, не знаю. Жалеючи тебя сказал. Малый ты, понимаешь, симпатичный. Но дело за подписью директора, и полетишь. Я же тебя предупреждал.

Павел накинул телогрейку, ринулся через двор в отдел кадров. Защищаться он не собирался, хотелось только убедиться, был ли в действительности такой приказ.

Он, не отходя от порога, выразительно кивнул в сторону директорского кабинета:

— Это… верно?

Надя неприступно посмотрела, вскинув изогнутые, красивые ресницы:

— Что «верно»?

— Ну, приказ обо мне?

— Конечно, — пожала плечами Надя. — А ты как думал?

Надя мстила ему намеренным безразличием, но и сама показалась Павлу какой-то деревянной: в глазах ее замерло сложное чувство обиды и страха.

Больше говорить не о чем, он не хотел даже думать об этой подлой истории. Приказ непроизвольно связывался с сокращением Эры, с прошлой ревизией, которую предусмотрительно выдумал Пыжов. Теперь она, словно глубинная бомба, всплыла на поверхность. В самую подходящую минуту. Ох, гады! До чего же дальновидные!

Это Надька сказала: «Нужно не только уметь работать, но и уметь жить!»

Нет уж, если человек ничего не стоит как работник, то увольте. Идите к черту со своими правилами! Живите, паситесь, ройте друг под друга ямы, наплевать, в конце концов!

«Уйти к Сашке Прокофьеву в бригаду?..»

Он все еще стоял в коридоре, мял в руках ушанку, оглушенный собственным крушением. За дверью отдела кадров прозвенело, и вслед за тем мимо процокала на высоких каблуках Надя. Не посмотрев даже на него, с какими-то бумажками скрылась в приемной директора.

Павел вздохнул и медленно поплелся по двору.

До самого перерыва блуждал по гаражам, разговаривал о чем-то с Мурашко и Муравейко, долго сидел в столярке, курил, жадно вдыхая острый, волнующий запах сосновой стружки. Смотрел, как столяры — их было двое — с азартом возились вокруг старой тракторной кабины, очень умело тянули волынку, чтобы нормировщику не втемяшилось, будто у них мало работы.

«Какая дурацкая должность…» — в сердцах сплюнул Павел, помянув себя, и направился в механический.

Лена несла в инструментальную резцы, столкнулись на деревянном трапе через лужу — столкнулись так, что не разойтись. Лужа полыхала солнцем, слепила глаза.

Лена первой отступила на твердое место, смущенно тронула его за локоть. Сказала, сияя глазами:

— Теплынь какая стоит, Павлушка! В парке снег почти стаял.

— Ну?

— Да что ты хмурый какой-то? Пойдем нынче в кино, комедия «Сердца четырех»? Суббота ведь.

Павел вздохнул.

— Настроение, Лена… Как бы точнее сказать, не праздничное.

И вдруг откровенно выболтал все. О Пыжове, Ткаче, последнем приказе, который лежит на подписи у директора. Зачем нужно было жаловаться Лене, он не знал. И ненавидел себя за неожиданную слабость, но желание выговориться было слишком велико, слишком томило одиночество.

Лена тряхнула его за руку, будто старалась разбудить. И в голосе ее он услышал странно-веселые нотки:

— Да ты что, боишься, что ли, Павлушка? Бог с ними, проживем!

Он очнулся, крякнул с досадой:

— Я же не о себе! О деле! Посадят какую-нибудь Эру, вот тогда поработаем. Анекдоты в курилке я не привык слушать, а мне же тут жить. Школу же еще нужно кончить, а то бы я давно к Селезневу в сменщики махнул.

— Чудак ты! — Она тряхнула его руку, прыгнула на трап и, смеясь, помахала свободной рукой. — Мне кажется, не так уж все страшно, иначе бы я знала об этом. Ну? Пойдем сегодня в кино и на танцы! Слышишь? Пойдем!