Михаил Демиденко - Девочка из детства. Хао Мэй-Мэй

Дедушка сел на стул, скрестив под собой ноги, — он был когда-то портным, — и стал показывать фокусы.

Это было что-то необыкновенное. Никогда больше в жизни меня так не потрясали фокусы, как на дне рождения Левкиного дедушки. Много лет спустя, уже взрослым, я бывал на выступлениях Кио, Читашвили, Соркара, но всегда при виде самых виртуозных номеров где-то в глубине сознания я понимал, что все это иллюзия, что меня дурачат и все дело лишь в том, что я не замечаю манипуляций артиста. А фокусы нужно смотреть с детской непосредственностью — в этом и заключается секрет очарования.

Левкин дедушка околдовал нас. Все, что он выделывал с картами, мы принимали за чистую монету. У нас перехватывало дыхание от изумления и восторга. Из колоды по заказу выпрыгивали тузы, дамы, короли. Мы прятали среди тридцати двух карт одну-единственную, известную лишь нам… Дедушка взмахивал руками — и карта оказывалась в самых неожиданных местах: в моем кармане, в волосах Няо — самой маленькой, у Лю за пазухой.

Громче всех смеялся сам дедушка. Он елозил на стуле, захлебываясь от радости, мы висели на нем, как грозди винограда на лозе, тормошили, теребили его бороду. Он умолял:

— Не разбейте мои очки! Их не могли разбить даже белые казаки. Вы хотите их разбить? Айн, цвай, драй! Где шестерка бубей? А? Ну-ка, повернись, мой друг. Нехорошо… Шлемазл. Зачем ты прилепил мою шестерку бубей себе на спину? Ты думал, что старый портной не найдет шестерку бубей?

Ким таращил глаза. А мы умирали со смеху. И громче всех смеялся сам дедушка.

— Ты не можешь немножко тише шуметь? — Левкина мать начала ставить на стол чашки.

— Ай, не мешай нам! Ляхн из гезунт, [4] Смеяться полезно ( евр .). Фаня… Однажды четыре дамы пошли гулять на набережную. О, это был такой вечер! И к ним подошли четыре моряка. Что сказали четыре дамы? Четыре дамы позвали прогуляться четырех… теперь не знаешь, как их называть… Пускай будут четыре кавалера… — Дедушка показывал следующий фокус.

Потом появились ножницы и веревка. Мы резали веревку пополам, она оказывалась целой. Мы продевали веревку через кольца ножниц, держали веревку, дедушка непостижимым образом снимал ножницы с веревки.

— Садитесь пить чай, — позвала тетя Фаня. Весь вечер она пристально приглядывалась ко мне, потом подошла, ощупала мой костюм, спросила деловито:

— Кто тебе шил?

— Это английский, — сказал я. — Папа привез.

— Кто бы мог подумать! — удивилась она.

К счастью, была лишь середина второй четверти. В четвертой четверти, если бы я даже клялся, что костюм мой папа привез из Шанхая, никто бы уже не поверил, такой у него был вид.

Мы ели фаршированную рыбу, приготовленную тетей Фаней. Наша тетя Ду-ся готовила из рыбы, по моим подсчетам, около сорока блюд. Может — чуть поменьше, может — чуть побольше. Рыба, жаренная маленькими кусочками в муке, с чесноком, приправленная соевым маслом, с кружочками молодых побегов бамбука, которые хрустят на зубах, если их слегка поджарить, рыба с яйцами… Всего не перескажешь. И каждое блюдо имело неповторимый вкус. Еще блюдо с морскими водорослями. Еще в каком-то черном резком соусе…

Мы честно сказали тете Фане, что наша мама готовит рыбу куда вкуснее. Тетя Фаня обиделась. А Левка сказал:

— Когда вы позовете меня к себе в гости? Я тоже хочу попробовать рыбу по-китайски.

— Приходи завтра.

— Я тоже хочу, — сказал дедушка.

— Приходи тоже завтра, — сказали мы. — Мама сделает. Она любит гостей. И чумизы попробуете. И маринованный чеснок с луком…

Мы съели всю рыбу, все пироги, принялись за пастилу.

Тут пришел Левкин отец. Он снял шубу и чихнул.

— Сеня, ты простудился? — забеспокоилась Левкина мама.

— Ай, отстань! — ответил Левкин папа. — Если мужчина чихнул, не обязательно, что он заболел воспалением легких. Я гляжу, папа опять дурачил людей и показывал фокусы. Да?

— Ну и что? — сказал дедушка. — Зато завтра я пойду есть маринованный чеснок. Я честно заработал маринованный чеснок.

Мы притихли. Мы стали думать, что Левкин отец рассердился на то, что мы сказали тете Фане, будто она не умеет вкусно готовить рыбу. Может быть, он обиделся на то, что съели всю пастилу из вазы?

— Давай-ка потихоньку домой убежим, — прошептал по-китайски Лю-первый. Он у нас был самый сильный, и поэтому мы его слушались.

— Выходить по одному, — добавил по-корейски Ким.

Мы встали без шума из-за стола и на цыпочках прошли в переднюю.

— Куда же, дети? — послышался сзади голос Левкиного отца. Оказывается, он и не сердился, просто у него такой характер: он любил делать замечания и при этом чихать.

— Садитесь, дети, присаживайтесь, дети! Садитесь, садитесь! Поглядите, что я вам принес, дети!

На столе появились мандарины. Вкусные.

— Дети! — не унимался Левкин отец. — Вы многого не знаете и, дай бог, не узнаете. Это так прекрасно, что вы сидите за одним столом. И говорите на всех языках. Один умный человек сказал: «Язык врага — оружие». Я не умею стрелять и даже боюсь, когда стреляют — что поделаешь! — но я вам скажу: лишний язык — лишний кусок хлеба. Тут вы поверьте. Я тоже знаю.

— Больше знаешь — больше друзей, — добавил дедушка.

— Тоже мне открыл истину, — сказал Левкин отец. — Поверьте мне, вам когда-нибудь это очень пригодится. Очень! Научили бы моего оболтуса чему-нибудь. Левка, ты слышишь?

— Отстань от ребенка, — вмешалась тетя Фаня. — Ты вечно его дрессируешь, вечно недоволен.

— Ты глупа, Фаня, — сказал Левкин отец.

— Я глупа?! — удивилась она и замолчала секунды на две. — Я глупа? Ты можешь оскорблять меня при детях? Ты все можешь. Ты можешь вогнать меня в гроб, а своего сына оставить без пальто. Посмотри, посмотри, какие вещи привозят своим детям настоящие родители! — И она стала щупать мой английский костюмчик.

Я рассказал вам о своем детстве, чтобы вы поняли, почему я вступил на аэродроме в разговор с китайскими товарищами, почему мне вдруг захотелось поговорить с ними, отвести душу, вспомнить Владивосток и то время, когда я ходил в школу на Второй речке.

Неожиданно прибыл дежурный по полетам Федоров и с места в карьер потребовал перевести целую речь.

— Скажи им, Веня, — попросил он, — что вылета до вечера не будет. Облачность в Казани — девять баллов. Переведи!

Я открыл рот, постоял с открытым ртом… Все на меня смотрят, ждут, что я скажу, а я ничего не говорю, потому что не имею понятия, как будет «девять баллов облачности» по-китайски.

— Что ж ты? — волнуется Федоров. — То трепался без умолку, а когда нужно, молчишь как рыба.

— Да вот… — отвечаю, — сообразить нужно.

Пассажиры наперебой стали мне помогать, точно я без них не понимал, что требуется сказать.