Михаил Демиденко - Девочка из детства. Хао Мэй-Мэй

Я сел.

Ян Ханя обидело, что у машины есть паспорт. Но я в этом не был виноват.

— Товарищ Веня, — сказал Ян Хань с вызовом. — Ты находишься в плену осторожности. Ты привык к технике, погряз в ней и поэтому не знаешь ее возможностей. Ты не хочешь дерзать, идешь на одной ноге, а председатель Мао Цзэ-дун учит нас ходить на двух ногах… Ты, прости меня, ты просто предельщик! Это потому, что ты не знаешь призывов великого Кормчего, остановился в своем развитии.

Этого я, признаться, не ожидал. Предельщик? Значит, не заинтересован в строительстве социализма в Китае. Вроде товарища — мистера Сюня? Выходит, я не хочу, чтоб китайцы лучше питались, лучше одевались, были здоровыми, счастливыми, грамотными?

— Нет уж, извините! — опять встал я. — Я нарушаю порядок, но хочу спросить.. ;Предположим, у тебя, Ян, есть лошадь. Сильная, выносливая. На ней можно десять лет возить грузы, и вот ты ее погнал аллюром. День гонишь, два гонишь. На третий она падет — и ребра наружу…

— Ты предлагаешь ползти черепахой, когда можно до цели доехать за один день! — с пафосом воскликнул Ян Хань. — Ну-ка, пусть выскажется Сюй Бо. Пусть он скажет, как изменилась его идеология после вчерашнего изучения цитат великого председателя Мао…

Поднимается техник Сюй Бо, мой друг, мечтатель. Стоит, мнется, смотрит под ноги. Вроде стыдится.

— Скажи, выскажи советскому технику, — приказывает Ян Хань, — свое мнение. Может ли помпа работать на три тысячи оборотов? Ну?

— Может… Но…

— Может работать! И я говорю, что может, — подвел итог спору Ян Хань. — Как учит великий Кормчий.

— Но это будет работа на износ, — робко замечает Сюй Бо. — Это значит загнать машину…

— Не надо пугаться, — успокоил Ян Хань. — Если случится такое, то упрек будет в первую очередь тому советскому заводу, который поставляет нам устаревшее оборудование.

— Оборудование совершенно новое! — возмутился я.

— Это вчера оно было новым. Сегодня оно уже устарело, — твердо заявил товарищ Ян. — Техническая мысль не стоит на месте… Итак, кто за то, чтобы преодолеть предел, поднимайте руки!

И руки поднялись.

Происходило что-то непонятное, неуловимое и, может быть, поэтому тревожное. Когда это странное началось, затрудняюсь сказать. Я был счастлив. Я любил. Я многого не замечал или не обращал внимания. Влюбленные— самые черствые люди на земле, они токуют, как глухари, и ничего, кроме самих себя, не видят. Эго не значит, что я стал хуже относиться к работе, наоборот, у меня появилась невероятная энергия, я брал на себя всё новые обязанности и с удивлением вдруг почувствовал, что кто-то или что-то встало на моем пути, точно невидимые заборы окружили меня, я тыкаюсь в них и отскакиваю, меня забрасывает в сторону. Так бывает во сне, когда ты бежишь изо всех сил и чувствуешь, что стоишь на месте.

Я искал причины в себе…

Хорошо, рассуждал я, предположим, упрямство Яна и еще тысячи неувязок происходят оттого, что я недостаточно времени уделяю работе, общению с китайскими товарищами. Но ведь это не так. От моих встреч с Мэй никакого вреда общему делу нет, никто и не замечает моих отлучек к реке. Может быть, я «уронил свое лицо», совершил какой-нибудь недостойный поступок, обидел чем-нибудь не в меру самовлюбленного Яна? Нет! Последнее время Ян что-то совсем раздулся от важности. Сын бывшего мелкого торговца железным ломом заправлял теперь огромным современным, сложным аэродромным хозяйством. В собственных глазах он вырос до небес. Я видел однажды, как к нему в гости приехал из глухой деревни дядя. Они сидели за столом, им прислуживала жена Яна.

Кстати, еще одна деталь. Ян запретил жене учиться на курсах синоптиков, которые возглавляла наша Маша. Маша по своей душевной простоте возмутилась и ляпнула Яну в глаза:

— Феодал ты! Будь я твоя жена, я бы научила тебя уму-разуму!

Ян сухо ответил:

— Она плохо себя чувствует.

Маше влетело от Гаврилова по первое число, ибо существовала строгая инструкция: не вмешиваться во внутренние дела китайских товарищей, тем более в личные. Строгая инструкция, возможно даже слишком строгая… Но мы обязаны были ее выполнять.

Дядя из деревни был намного старше Яна. Он сидел за столом в черном сюртуке, в коричневой войлочной шапочке. Почему-то он стеснялся снять ее. Он с почтением слушал племянника. Для китайцев подобное почтительное отношение, близкое к раболепию старшего перед младшим, значило невероятно много… Ян восседал маленьким богдыханом, угощал родственника пивом. Оба раскраснелись от одной бутылки. Говорил Ян медленно, важно, а дядя кивал головой, и на лице его было написано, что он потрясен величием племянника…

Может быть, Ян обижался на меня, что я не оказываю ему подобных почестей? Но чего ему передо мной задирать нос, когда всему, что он знает, научил его я… Элементарно зазнался, а за этим могло последовать множество ошибок. Взять хотя бы случай с помпой.

Нет, дело не во мне…

Как-то случайно я с технарями пошел смотреть кинокартину на историческую тему. В гулкой казарме многие сидели прямо на полу. Я пристроился на скамейке рядом с Сюй Бо — Борей.

Перед началом демонстрации фильма выступил политработник, друг Яна.

— Товарищи, сейчас мы просмотрим фильм, как «большеносые» получили удар по носу еще сто лет назад. Как непобедимая армия Линь Цзэ-сюя громила «большеносых». Заморские варвары хотели поставить на колени наш героический народ. И никогда бы они не победили Линь Цзэ-сюя, если бы «большеносые» не были подлые и трусливые…

Я знал историю Китая не слишком хорошо, но знал, что Линь Цзэ-сюй был чиновником циньских императоров. Сто лет назад он приехал в Кантон губернатором и повел решительную борьбу с торговцами опиумом — сжег множество ящиков с их товарами. Из-за этого и началась Первая опиумная война, которая закончилась для Китая поражением и подписанием первого неравноправного грабительского договора.

Линь Цзэ-сюй мог бы потопить несколько китайских шхун. Но в любом случае не мог выиграть войну. У англичан была первоклассная армия, могучий флот, пушки, а у противника пики и ножи. В Англии шло полным ходом капиталистическое развитие, а Срединное государство пребывало в феодальном полусне. Феодализм не мог соперничать с капитализмом.

Артист, исполняющий в картине роль Линь Цзэ-сюя, ходил церемонно, как герой в пекинской опере, гладил бороду, делал угрожающие движения и посылал серьезные предупреждения заморским варварам. Империалисты дрожали.

И не было в фильме жесткого гнета феодалов, крестьянских восстаний. Точно в Китае в то время царил классовый мир.

Я сидел и думал. Я с детства воспитан в духе уважения к трудовому человеку, белому или черному — все равно. Я еще мальчишкой мечтал помочь всем рикшам на земном шаре. И если бы потребовалось, не задумываясь, отдал бы свою жизнь за свободу народа любой страны, как за свободу своей Родины.