Павел Халов - Иду над океаном

Ему сделалось отчего-то грустно и нежно в душе. И он положил руку на плечи жены. Он сделал это невольно и тотчас убрал руку. Но домашние уже заметили. Он понял это, когда спустя несколько минут отец сказал, вставая:

— Ну довольно, мать. Спасибо. Ребята с дороги. Отдохнуть им надо.

Сестры убирали посуду. Мать повела Стешу в комнату, что отвели им и все там приготовили. А отец поглядел на сына и сказал:

— Покурим на воле?

И они вышли на крыльцо и долго молча курили, глядя в вечереющее небо и на снег.

Курашев вошел к жене. Она стояла перед окном, что было обращено к лесу. Он встал с нею рядом, обняв ее за плечи. Стеша откинулась на его руку — ей было хорошо, и он не стал ничего говорить.

Потом повернул ее к себе, расстегнул пуговку платья — не верхнюю, а среднюю, там, где начиналась лопатка.

Она чуть улыбнулась сомкнутым ртом, глаза ее были прикрыты, а ноздри трепетали от дыхания. Он пригнулся и поцеловал ее холодными с мороза губами.

И, когда она была с ним в постели, ока сказала тихо-тихо, одним дыханием:

— Хочу, чтобы здесь… Здесь начался сын.

Проснулся Курашев ночью. В комнате было светло от луны и от снега за широким окном. Он осторожно встал. Жена его, обнаженная, лежала на правом боку, чуть подогнув ноги. И она показалась ему настолько прекрасной, что он с сожалением прикрыл ее одеялом, скомканным в ногах.

Потом он, ступая босыми ногами по чистым и теплым половицам, подошел к окну и открыл его. Дома никогда не замазывали окон на зиму, — это он помнил. На улице было тихо и совершенно безветренно. И, наверное, от этого холодный воздух только прикасался к его лицу, к его груди и плечам, он почему-то не тянул вниз, к ногам, и медленно входил в комнату.

Было тихо. И впереди неподалеку темнела тайга, а небо над ней было светлым и бескрайним, и ни одно движение, ни один всплеск рукотворного огня не достигали зрения Курашева.

Проснулась жена.

— Костя, — позвала она сонным теплым голосом.

Но, видимо, то, что заставляло его сердце биться с какой-то удивительной полнотой, окончательно пробудило и ее.

— Ты не спишь? — спросила она и не стала ждать его ответа.

Курашев услышал шелест одеяла и потом звук ее шагов — это никогда ни с чем не спутаешь — звука женских босых ног, женское дыхание и шорох движения женщины за своей спиной. И он ждал, когда она подойдет. Она подошла и облокотилась на подоконник, касаясь его уже остывшего плеча своим плечом.

Она проговорила тихо и раздельно:

— Этому нет конца!.. Костя, этому же нет конца. Какая ночь!

Он понял, что Стеша говорит не только об этих прошедших минутах и тишине, а еще и о том, что пережила уже здесь, на этой земле. Он посмотрел на нее. Светились, словно мерцали сами по себе, кончики ее ресниц, брови и весь контур лица, словно кто-то специально очертил ее профиль…

И вот теперь Курашеву до тоски захотелось увидеть ее всю.

Он усмехнулся. Теперь она спросила его:

— Ты что?

— Так.

— Неправда, — сказала она, приподнимаясь на локте над ним. — Ты думаешь. Я знаю, ты сейчас думаешь не об океане. Ты думаешь о чем-то хорошем.

— Да, — сказал он. — Я вспомнил ночь, Стешка. Помнишь ту — у бати.

— Ты сумасшедший, — сказала Стеша.

Не могла же она сказать ему, что вся ее жизнь с ним — продолжение той ночи.

— Ты знаешь, Стешка, — сказал Курашев. — Это смешно, но я видел тебя только девочкой. Я не видел тебя целую жизнь…

…Вернулись они в сумерках.

Посередине комнаты, у стола, вытянув больную ногу и откинувшись на спинку стула, сидел полковник Поплавский. Он был в форме, с Золотой Звездой над орденскими планками, и фуражка его лежала на углу стола.

Стеша замешкалась в прихожей, Курашев вошел первым и замер. Он не знал, что должен делать. А на душе у него сейчас было просторно и чисто. Точно он надышался снега. И он смотрел на полковника так, точно ждал этой встречи и рад был видеть этого человека.

— Ну вот, — только и сказал Поплавский. Курашев все стоял в дверях, чуть улыбаясь, и глядел на него. — Дети твои, капитан, спят… Я застал здесь соседку.

— Ее зовут Жанна. Я очень рад, что вы пришли, — сказал Курашев.

— Я знаю, как ее зовут. Между прочим, мы нашли куски твоего истребителя… А они все летают. Летают вдоль границы. Пока тебя не было, дежурные уже дважды ходили туда.

Курашев промолчал. Он прошел в комнату, сел на тахту, оперся руками о ее края. Теперь он видел полковника сбоку. Полковник не повернулся к нему и не изменил позы.

— А еще я пришел сказать тебе, что ты представлен к боевому Красному Знамени.

И эту фразу он произнес так же спокойно и устало, как и все, что говорил прежде. Вдруг он повернулся — грузно и неловко:

— Но я знаю — дело не в этом. Для меня, для тебя — не в этом дело. Я знаю одно, капитан, нам надо так держать. Знаешь, есть у моряков такая хорошая команда…

Поплавский хотел просто посидеть в комнате с этими людьми и помолчать. Или выпить с ними молча. В кожаной куртке, что он оставил в прихожей, у него был коньяк. И лимон был. Отличный, сочный, запах его Поплавскому чудился даже здесь.

Вошла Стеша и не удивилась, застав его. Она тихо скользнула к мужу и села рядом с ним. Поплавский охватил их взглядом — так похожих друг на друга — и усмехнулся. Ну, а если нужно было говорить сейчас с человеком, которого он посылал на смерть, то он хотел бы говорить о чем-нибудь другом, только не о чужих самолетах.

— Слушай, Стеша, — сказал Поплавский. — Я принес коньяк, там, в тужурке. Давай-ка мы с капитаном выпьем? А? Давай-ка, дорогая…

И опять Ольгу потянуло к Нельке. Потянуло так неодолимо, что она едва дождалась часа, когда можно будет пойти туда. Ольга шла пешком и заставляла себя не спешить, пила у стойки жгучую, полную пузырьков газированную воду и снова шла дальше, покачивая сумочкой и чувствуя на спине, на обнаженных руках и на икрах ног легкую тяжесть сентябрьского пополуденного солнца.

Нелькин дом из светло-серого кирпича, весь в темных пятнах от круглых крон городских стриженых тополей, показался ей похожим на лошадь, серую в яблоках. Ольга даже засмеялась.

На третьем этаже Ольга постучала. Она была уверена, что Нелька дома. Из глубины квартиры, откуда сквозь щели в двери веял сквозняк, донесся Нелькин голос:

— Не заперто!

Ольга вошла. Нелька в зеленой мужской рубахе с закатанными рукавами, в спортивных брюках и в ботинках стояла спиной к двери перед мольбертом. На нем громоздился большой, строго квадратный холст. Она повернулась не сразу, а еще некоторое время глядела на холст, чуть склонив голову к плечу. Потом она оглянулась и вся еще была не здесь, а там, в холсте, и глаза ее смотрели куда-то мимо Ольги, а лицо, худое, темное, заострилось еще больше и словно постарело. Но она через мгновение улыбнулась и снова стала Нелькой. Она подошла и, пряча за спиной руки, испачканные краской, поцеловала Ольгу в щеку холодными губами.