Павел Халов - Иду над океаном

— Что же мне с тобой теперь делать? Жениться я не могу на тебе. Жена у меня есть. И сынок у меня маленький.

— Ничего не надо делать со мной в этом смысле, я тебя не в мужья ловила.

— Баб у нас не принято обижать. Ни своих, ни чужих.

— Да брось ты, — отвечаю. — Это вы, мужики, думаете, что вы нас выбираете — дудки. Мы, мы вас выбираем. Вот я тебя и выбрала.

Он рассердился, встал.

— Такими делами не шутят, за кого же ты меня принимаешь?!

— И он ушел? — тихо спросила Ольга.

Людка снова улыбнулась в сумраке.

— Нет, не ушел, метался, метался. Сел ко мне.

— Ну, девка, не дай бог самой тебе убедиться, что дети — это не шуточки.

А потом путина началась, он в море на катере ушел, Я его несколько раз видела издали, он на катере или на кунгасе рыбу разгружает, а я носилками таскаю. Поглядит он, видимо, стал думать обо мне. Последний раз мы виделись перед отлетом. Он пьяный напился. И жена приехала. Пришел он к бараку, где мы жили, вызвал меня. «Что ты наделала, проклятая, — говорит. — Я с женой жить не могу». — «А ты живи — у тебя сын есть, а у меня ничего, может, и не будет». Пожалела я его, не сказала, что беременна уже была.

— И вот, милая Оленька, — продолжала Людмила, — я все больше о нем думаю. Ирочка — вся в него. Я смотрю на нее, а его вижу. Вот, — Людмилин голос зазвучал мечтательно. — Первым делом, как диплом получу, — слетаю. Он там, наверно. Он оттуда никуда не денется — любит Север, море любит.

Многое из того, что Людмила рассказала сейчас, Ольге было трудно слушать. Но она поймала себя на том, что, слушая, она представляла себе того шофера Куликом. И когда говорила Людмила о том, что у мужчин бывает сила и в тонких руках, то Ольга подумала о Кулике. «А ведь пошла бы я с ним на танцы, — подумала она, вспоминая его бледное, злое от боли лицо во время перевязки, и глаза — синие до черноты, тоже от боли. — А он терпел и острил. Острил же!»

Утром Минин — он приходил всегда раньше всех и, когда они появлялись на своем этаже, уже успевал вместе с дежурной старшей сестрой сделать несколько перевязок, побывать в реанимационной палате, прокурить всю ординаторскую и проветрить ее, — отозвал ее в сторону и сказал:

— Кулик бузит, Волкова.

Она поначалу была готова вспылить, но потом одумалась. Не мог же он знать ее вчерашних раздумий.

— Займитесь-ка им.

— Я не знаю, как это делать, Михаил Осипович…

— Найдите повод поговорить с ним.

— О чем, Михаил Осипович?

Минин поднял на нее свои рыжие глаза.

— А вы найдите.

Ольга, выбрав минуту, зашла к Кулику. Тот курил прямо в палате, хотя это было строжайше запрещено. И Ольге показалось, что он пьян.

— Ну, генералочка, танцевать со мной будешь?

— Ты знаешь, что тебе курить нельзя, Сашка?

— Забыла ты, дорогая, что обещала инвалиду труда и зарплаты.

— Я не буду с тобой танцевать, Сашка! Слышишь? Никогда не буду с тобой танцевать. Потому что ты осел и мямля. С тобой на танцплощадку пойдешь — ты нюни распустишь, утирай потом тебя.

— А ну вали отсюда!

Кулик рывком сел на смятой постели, закашлялся, придерживая рукой то место, где была рана, кашлял и пытался говорить, но кашель давил его, гнул его голову к коленям, он мотал ею и кашлял, кашлял. У Ольги готово было разорваться сердце. Она не убежала только потому, что растерялась и испугалась за него. И с места не сдвинулась тоже только поэтому.

Кашель оборвался, но Кулик еще некоторое время сидел, низко склонив голову к острым коленям. Но вот он поднял на нее лицо, перекошенное болью, тревогой, и повторил:

— Вали, вали отсюда! Ты! Что ты знаешь о жизни?! Тебя бы в мою шкуру. И из-за чего — из-за пьяного старика я гнусь здесь. — Он говорил это так, что Ольга неожиданно сказала:

— И врешь ты все, Сашка, врешь. Случись опять такое — кинешься защищать и вторую отвертку схлопочешь. Такой уж ты уродился. И курить тебе нельзя, Саша. Никогда свищ твой не закроется, коль курить будешь.

— За каким чертом ты кровь тогда доставала?! Мне ребята говорили, как ты по городу носилась. Давно бы уже конец — и всем легче.

— А ты за каким чертом пьяницу защищал?

Сашка, еще не пришедший в себя окончательно, молчал.

— И еще одно дело, Саша. Ты ведь красивый парень. У тебя глаза — даже дух захватывает — такие синие. Ты держись. И даю тебе слово: как только тебе можно будет ходить, даже еще не выпишешься, я тебя сама на танцы утащу.

— Брось трепаться!..

Сашка не знал: сердиться ли ему или радоваться, верить или не верить. Он был немного растерян, глядел на Ольгу. Да и сама Ольга испугалась своей бойкости и подумала тревожно, что какая-то доля правды в том, что она говорила ему, есть.

Но тревога была маленькая-маленькая и скорее от опаски после разговора, с Людмилой, чем из-за чего-то глубокого.

После обеда, после того как все перевязки на сегодня были сделаны, после того как Ольга убрала бинты, вымыла пол в своих четырех палатах, после того как они с Людмилой пообедали на кухне, разогрев вчерашнюю картошку с мясом, Ольгу позвали вниз в приемное отделение. Она шла туда и гадала, кто мог бы ее разыскивать. Подумала было: неужели отец, и перехватило дыхание. Нет, это не отец. Никак он не вписывался в подобную ситуацию, у него своих дел по горло. Да и не прилетел он еще.

Это оказалась Наталья.

До чего же она была красива и до чего похожа на отца! У Ольги даже стиснуло горло. Наталья нервничала, ожидая ее, стояла у окна в спортивном трико, гибкая, с чуть ломкой от детскости фигуркой.

Ольга подошла к ней, чувствуя, как кровь отливает от лица.

— Ты что, Наташа? Что-нибудь случилось?

Наталья разглядывала ее раскосыми темными глазами с любопытством, неприязнью и тревогой в одно и то же время. Она хотела вести себя с сестрой независимо, да не смогла — напряженным было ее лицо, и улыбка готова была на губах, да не получалась.

— Ничего не случилось. Просто зашла на тебя посмотреть… Как ты живешь?

— Хорошо. Работаю вот и живу. Как мама?

— У мамы завтра очень сложная операция. Она будет ассистировать профессору, в военном госпитале… Мама волновалась.

Наташка бойко произнесла медицинское название операции. Ольга подумала: «Не в медицинский ли наметилась сестреночка моя?» Говорить было не о чем, а может быть, просто не получался разговор. И тяготил он обеих.

— Проводи меня, — попросила Наталья.

— Хорошо. Я только скажу старшей…

Ольге не надо было отпрашиваться на эти несколько минут. Никто бы ее и хватиться не успел, но она хотела просто собраться, прийти в себя, чтобы выдержать разговор с сестрой. Но Наташа сказала:

— Чего там отпрашиваться, тут рядом.

И они вышли.

Половину пути до ворот они шли молча или обменивались ничего не значащими фразами. Но вдруг Наталья резко остановилась и спросила: