Эдуард Корпачев - Стая воспоминаний

И наступил второй час его суеты, и возник в нем опять избитый мотив: пойдем, пойдем по Феодосии!

Он вдруг догадался, что они, гости Крыма, еще остаются оседлыми жителями Жучицы и что самолет перенес их по воздуху на полуостров, но души их задержались дома, и он понял, что надо помочь сыновьям и жене влюбиться в море, в этот дивный берег, в Феодосию, — и тогда их души будут принадлежать Крыму. Пойдем, пойдем по Феодосии, чтобы каждый шаг по утренней набережной убеждал в великолепии южного города, южного моря.

И вот они, трое мужчин, тронулись вдоль берега, повернув головы в одну и ту же сторону, точно загипнотизированные блеклым морем, и поезд, несущийся по железнодорожному пути, который отделял море от Феодосии, на изломе стальной ветки будто впадал в город и превращался в некий городской транспорт, и, чтобы поезд не осквернял пейзаж, Гвоздь повернул в одну из бесчисленных улочек, стекающих к морю, а затем, через несколько минут, уже иной улочкой вывел гостей опять к плоскому морю. Отовсюду можно было увидеть ровные мили, голубеющие с каждым мигом, а где не было живого моря — там оно вставало беснующимися валами на холстах в Картинной галерее Айвазовского или напоминало о себе в одной из комнат домика несчастного мечтателя Грина, в капитанской каюте раба вымысла, узника вдохновения, — и получалось, что вся Феодосия твердила сыновьям о Черном море.

Но медленно пробуждались их души! «А может, — подумал он, глядя на подростков в ковбойских плебейских штанах как на незнакомцев, — может, они живут чем-то другим? Это же я живу только заботами, заботами, и потому мне в новинку такая красота…»

Как бы там ни было, но сонные души надо пробудить морем, и не напрасно он оказался на рассвете в маленьком ботаническом саду трех Елен, зная, что потом вновь прилет к приветливым южанкам с просьбой, и теперь, когда иссякли все возможности удивить сыновей, он повернул к перекрестку, где сходились четыре асфальтированных каменных овражка и откуда был виден недоступный мезонин.

Над всеми садами Феодосии не было ни тучки, нигде не шелестел дождь, и лишь в знакомом домашнем ботаническом саду из шланга бил в небо фонтан, распыляясь над деревьями и обманывая растения цыганским дождем. И Елена Дмитриевна, перемещавшая этот дождь, нисколько не удивилась повторному в это утро визиту: казалось, она ждала вчерашнего гостя именно с просьбой и молча показала на увитую плющом и незаметную доселе скамейку, подле которой выстаивал все тот же петух с трепещущим гребешком и переливающимися перьями, осыпанными рукотворной росой.

Пока сыпался блистающий и словно состоящий из битого стекла дождь, трое мужчин пережидали на скамейке, Гвоздь смотрел, как побег плюща с расправленной младенческой ладошкой на конце стебля, который он снял со скамейки и отбросил, пытается вернуться в прежнее положение и ложится на колени. Все, что было прекрасного в мире вчера и сегодня, диктовало ему одну и ту же просьбу, которая — будь она исполнена — развеселит сердца сыновей и утвердит обоих в той мысли, что краше Крыма ничего нет на свете.

— Елена Дмитриевна! — подхватился он, когда прошумел дождь, и протянул южанке живую веточку плюща, все еще принадлежащую кусту и соединенную с другими стеблями, с землей, с Крымом. — Мне бы с моими на фелюге! Одно слово какое: фелюга, а не лодка… И чтоб они тоже поохотились. За морской собачкой, драконом, разными остальными морскими чертями…

— А вы тоже из Жучицы или из Техаса? — улыбнулась Елена Дмитриевна его сыновьям, окидывая взглядом стройные фигурки в одежде американских пастухов, а затем любуясь сразу всеми троими, словно сличая отца и сыновей.

Арнольд Гвоздь тут же отозвался по-английски, отвешивая поклон и благодаря за догадку, а Елена Дмитриевна всполошилась, будто и в самом деле в сад забрели гости из далекой страны.

— Что же делать? Ребята сегодня уходят на фелюге без меня. Может, еще на берегу. Может, успеете?

Гвоздь отпустил веточку плюща, которая поехала по воздуху, и второпях наступил на чешуйчатую лапку феодосийского петуха, готовый тут же нестись к морю, но сыновья оставались на месте и поражали завидным тактом: Мишка передернул плечами, показывая, что это будет не самое веселое приключение в жизни, а второй герой возразил по-своему.

— No, we are not [1] Нет (англ.) . , — старательно щелкнул Арнольд.

— Тогда завтра? — с упоением воскликнула предводительница охотников за морскими чудищами. — А сегодня они пойдут морем к Кара-Дагу, на опытную станцию. Тогда завтра!

Когда загадываешь приключение, жизнь приобретает особую пряность, и надо вплоть до приключения продержать душу опьяненной неведением. Поэтому северные гости мигом подались из сада, унося приобретенное настроение, и каждый легкомысленно помахал рукою над челом, прощаясь с Еленой Дмитриевной и приветствуя Шапошникова: этот авантюрист, исходивший весь белый свет в поисках вдохновения, возник у калитки вовремя.

Казалось бы, в ожидании завтрашнего приключения можно было бы не суетиться и не носиться по Феодосии, открывая сыновьям уголки южной провинции, но Гвоздь неустанно водил и водил своих мальчиков по обетованной городской земле, возглавляя семейное шествие, и у Картинной галереи Айвазовского замедлял шаг и с мечтательным видом ронял:

— А я рядом с этими львами ночевал!

Но дети почему-то смотрели не на вечных львов, а на него, точно пытаясь постичь изреченную им сложную метафору.

Или на пляже, где люди искали то тени, то солнца, то воды, он горестно восклицал:

— А наши места здесь свободные который год!

И мальчики переглядывались чуть тревожно, озадаченные изощренным ходом его мысли.

Если бы все трое убивали время в своем городке, где каждый булыжник облюбован взглядом и оплеван, то не спешили бы с пляжа в душные комнаты, а здесь они почему-то не смогли загорать долго, точно беспокоило всех отсутствие той, которая томилась, должно быть, одна в наемном доме.

И когда поспешили туда, где был теперь их дом, то обнаружили подобие домашнего уюта: пульсировала музыкой радиоволна, плутая в неведомых далях эфира, резвились и погибали в сифоне для газированной воды мелкие жемчужинки, сгущался аромат русской кухни.

Снова находясь среди своих и надеясь на то, что сердца близких преисполнятся благодарности к нему за этот перелет на полуостров, за этот семейный сбор на юге, Гвоздь уже бился над решением интересной задачи: ночевать ему в многолюдном дворце или в наемном доме?

И получилось так, как пожелала душа жены: задолго до полуночи, когда сыновья еще охотились за радиоволнами, выискивая одну мелодию пронзительнее другой, он в комнатке жены, маленькой, рассчитанной на одну тахту, лежал затылком на вздрагивающей ладони жены, покоренный ее грубыми ласками, избыток радости вздохом подступал к горлу и отгонял обидные воспоминания, которые почему-то именно сейчас переполняли его и мрачным рисовали его прошлое, и он никак не мог разобраться в переплетении обстоятельств. Стоило совершить вызывающий поступок — и сразу контраст: за тобой погоня, тебя настигают на юге, тебе запрещают жить во дворце дивной архитектуры… «Да! — готов был воскликнуть он, воодушевленный чередой последних впечатлений. — Ночуем во дворце, на асфальте, потом на частной квартире… Такая жизнь, сыны!»