Гавриил Кунгуров - Оранжевое солнце

— Отвезу, — оживился Гомбо.

— В степь ходили... Где у тебя голова? У девушки нога сломана. Что, опять задачи решали? — уколол Цого. — Еще не все решены? Эх, Гомбо, много сору насыпал ты на наши седые головы... Будь поумнее, держись осторожнее, не мальчик...

— Дедушка, ты меня уже сто раз отругал... Лучше бы помог... растерялся я. Как тарбаган в петлю попал... Дай совет, умную сказку расскажи, что ли...

— Перерос, от сказки не поумнеешь. Вы молодые, теперь сами с длинными усами... Женился, ни со мной, ни с Дулмой словом не перебросился. Вокруг Цэцэг крутишься. Вижу. Коротковаты у тебя руки, дотянешься ли?.. Пошли спать...

...Раньше всех поднялась Харло, переполненная тревогой за Цэцэг. Едва уговорили позавтракать. После утреннего чая Гомбо отвез Цэцэг к врачу. Вернулись к обеду. Врач осмотрел, лекарств не прописал, ходить не запретил, но внушал не жадничать — далеких переходов не делать. Обедали неторопливо... Как всегда у Дулмы стол заставлен вкусной едой. О чем бы ни говорили, пройти мимо высокоплеменных овец не могли. Цого не корил, не поучал своего сына Доржа. Разве можно, — ветеринар госхоза. Он спрашивал сына о работе, о нагулах скота, о болезнях. Дулма радовалась — тихий разговор, не спорят, не шумят, как бывало... Подкладывала им куски пожирнее. Харло склонилась к Гомбо:

— Почему врач не дал Цэцэг лекарства? Хорошо ли он осмотрел ногу?

Цэцэг не выдержала, вскочила:

— Хочешь, мама, я тебе протанцую?!

У матери испуганно округлились глаза. Все рассмеялись. После обеда Дорж уехал, обещал заехать за Цэцэг и Харло через два-три дня. Старики направились смотреть племенных овечек нового помета. Гомбо и Цэцэг пошли в кино. Хотя они видели кинофильм «Прозрачный Темир», единодушно хвалили, родилось желание вновь посмотреть эту картину. Фильм показался им еще лучше.

Вошли в юрту. Цэцэг подогрела чай, накрыла на стол. Гомбо залюбовался легкими движениями ее красивых рук, походкой. Она, улыбнувшись, подчеркнуто торжественно подала ему пиалу с чаем, склонила голову:

— Моему гостю... Хотя я — гостья, мы же в твоей юрте...

Он схватил ее руку, приложил к груди:

— Цэцэг, слышишь, как стучит? Слышишь?

Она отошла, стала перебирать игрушки на бабушкином комоде, шумно вздохнула:

— Гомбо, как это понять? Женатый человек... Стыдись...

— Сон, забытый сон...

— Я встретилась с тобой в Улан-Баторе, ты шел с женой... На сон не похоже... Меня не замечал, я была сон... Вспомни-ка...

Гомбо потер виски.

— Было, дорогая Цэцэг, было...

— От меня чего добиваешься?..

— Только честно, Цэцэг: хочу узнать, почему на мои письма не отвечала или посылала пустые записки, высмеивала меня?..

— Если уж честно, то слушай: думала, что знала тебя, а вышло, не знала. — Она, помолчав, добавила: — Эрдэнэ...

Он прервал:

— Брат меня унижал?

— Никогда... У тебя достойный брат, всегда восхвалял... А я не верила...

Они сели на коврик, по-монгольски скрестив ноги. Цэцэг спросила:

— Ты еще не отвык так сидеть? Я люблю... Поверишь ли, иногда в комнате отодвину стул и сяду на пол. Часами сижу...

В юрте та притаенная тишина, которая нередко охватывает всю степь, и тогда время не спеша отсчитывает сладкие минуты, все волнения и заботы гаснут — блаженная пора. Гомбо положил голову на плечо Цэцэг, она отодвинулась. Чем наполнилось ее сердце, куда унесли ее тайные мысли? Все вокруг поблекло, потерялось, она была далеко и от юрты, и от Гомбо, плохо помнила, о чем они только что говорили. Сидела в лаборатории, смотрела в окуляр микроскопа, удивлялась, какие среди мельчайших существ вспыхивают боевые сражения, а внешне это лишь затейливые, часто забавные узоры.

Услышав голос Гомбо, встрепенулась, дрожащими пальцами провела по лицу, будто сбросила что-то надоедливое.

— Задумалась я, Гомбо, побывала в Сайн-Шанде, в лаборатории... А ты о чем думал?

— Сожалел, возмущался, вспоминая свою жизнь... Глупых бьют, так им и надо! Прости меня, Цэцэг, или накажи...

— Я не судья. Тебе было с ней хорошо. Развелся... Может быть, ты еще сто раз пожалеешь?..

— Никогда!..

Плывущее по небесной голубизне солнце остановилось, чтобы заглянуть в юрту. Цэцэг щурилась, пряча глаза от яркого луча, который стал хозяйничать. Гомбо прикрыл входной полог. Навис легкий полумрак. Цэцэг, улыбаясь, прошептала:

— Мы с тобой опять у той скалы, которая, помнишь, спасла нас от свирепой бури...

В жизни немало мгновений, они, кажется, ничем и не приметны, — мелькнут и исчезнут, а след оставят на всю жизнь. Цэцэг и не заметила, или ей показалось, что не заметила, когда Гомбо уронил свою голову ей на колени; она перебирала его волосы, накручивала прядку на мизинец. У нее широко открыты глаза, влажные, сияющие, и отражались в них те солнечные дали, куда влечет человека неудержимое желание, он спешит, боится потерять время.

Ветерок мягко пробежал по стенке юрты, откинул входной полог, солнце вновь ворвалось в юрту — и заблистало все вокруг. Верилось — весь мир светел, весь мир счастлив...

За дверями юрты шаги, голос Цого:

— Беленьких длинношерстных умножаем; сами видели, как они хороши. Это чисто племенные...

Вошли в юрту. Дулма зашумела:

— Почему в юрте? Идите к ручейку, это близко, там пасутся маленькие барашки. Гомбо, они как игрушки, один красивее другого...

Гомбо и Цэцэг ушли.

Осталась в юрте почтенная старость. Цого по привычке шумно потянул из трубки; Дулма также по привычке напустилась на него:

Очаг задымил,— и приоткрыла дверь юрты.

Ушедших проводил Цого колючими глазами, от женщин это не ускользнуло, и они ждали мужского слова. Оно зазвучало на всю юрту:

— Вы ничего не видите?.. Туман застлал ваши глаза?.. Да?..

Харло схитрила, маслено улыбнулась, вознося хвалу племенным овечкам.

— Не о том, почтенная, не о том, о Гомбо и Цэцэг, — старался он поглубже вонзить в сердце женщин острие своих слов.

Дулма первой отразила нападение, спокойно и даже с нарочитым холодком осадила Цого:

— Любишь ты пошуметь. Дружба у них со школы...

Цого крикнул:

— В их годы и школьная дружба? Время решения задачек по арифметике растаяло, как снег весенний!.. Совета бы попросили...

Харло заволновалась:

— О, уважаемый Цого, в другие времена живем. Кто теперь спрашивает совета родителей?.. Им жить, им и думать...

— А нам? — не унимался Цого. — Пастухи не пасут, спят, а волки сбоку подкрадываются?..

— О, почтенный, зачем так громко? Где волки, кто подкрадывается? Не сердитесь, если я спрошу о Гомбо, — он развелся?..

— Жена ему на хвост соли насыпала, дал развод. Вот какие пошли нынче женщины!.. — с негодованием сплюнул Цого.

— Может, к счастью для Гомбо? — попыталась Харло успокоить Цого.

Он отвернулся, будто привлекли его ярко горящие цветы на шелковой занавеске, потом затянулся трубочкой и, выпуская струйку дыма, взглянул на Харло: