Юрий Збанацкий - Красная роса

Отец показывал все это Инессе, рассказывал ей о вещах необычных, словно песню пел.

Они возвращались в лесничество пешком. Захар ехал где-то поблизости, слышно было, как стучали колеса на ухабах, как фыркали кони, как время от времени Захар с ними разговаривал, наверное считая, что они его хорошо понимают, а впрочем, кто знает, может, они его и понимали.

Странный человек этот Захар. Рассказывал о таких страшных вещах…

— Отец, а Захара в самом деле били?

Иван Матвеевич как-то странно, вопросительно посмотрел на дочь.

— Действительно рыбина была причиной?

— Твое счастье, дочь, что ты не знаешь, что такое фашизм. Рыбина? Каждую былинку на земле, каждое деревце в лесу они считали своей собственностью. А бить они могли не только за рыбину — просто так били. За то, что не поклонился низко, что взглянул косо, что с дороги не сошел вовремя.

— Его могли и совсем убить?

— Его на всю жизнь искалечили. Других пытали до смерти… — Иван Матвеевич бросил взгляд на то, что его окружало, повел рукой: — Думаешь, этот лес не пострадал? Видела бы ты его в то время, прошлась бы но этой тропинке… У тебя сердце кипело бы от слез и жалости. Опустошенным он был, ограбленным, искалеченным. Как только они вступили на нашу землю, так и бросились леса уничтожать. Вырубали все, что под руку попадало, тащили к железной дороге, запихивали в вагоны, отправляли к себе. Вон там, возле лесничества, может, заметила дубы? Им по триста с лишним лет, они — история наша, прошлое народа и завтрашнее. Потому что только в силу вошли, им еще жить да жить. Они на нашей земле украинской способны соревноваться с реликтовыми секвойями, баобабами, они — уникальные творения природы. И на них оккупанты набросились. Я в то время здесь не был, а старые люди, очевидцы, до сих пор рассказывают, как умирали те дубы. Не поддавались ни острому топору, ни зубастой пиле, упирались, стонали…

Инесса слушала, раскрыв рот, ее увлекла не столько трагическая судьба дубовой рощи, сколько сам отцовский рассказ, его речь, глубоко затаенная боль, слышавшаяся в каждом слове.

— Потом хозяевами в лесу стали партизаны, не позволили лес уничтожать. Я тебе скажу, дочь, что о партизанах у нас много написано и сказано, подсчитано, сколько эшелонов они под откос пустили, автомашин сожгли, самолетов сбили. За это партизанам слава вечная. К сожалению, об одном умолчали. Я лично в каждом лесу или на опушке памятники или хотя бы памятные знаки поставил бы партизанам за защиту родной природы, за спасение наших лесов. Если бы не было такого мощного партизанского движения, то за годы страшных разрушений враги до последней щепки снесли бы все зеленое на нашей земле, не моргнув глазом, превратили бы ее в Сахару. Рубили и пилили они все подряд, а где не могли срубить — сжигали. С одной стороны, стремились все, что пригодно, в Германию вывезти, а с другой — в пустыню хотели превратить Полесье, чтобы негде было патриотам прятаться, чтобы не было условий для партизанской борьбы.

Неожиданно вышли к лесному питомнику. Среди многоцветья трав пролегли ровные бороздки, а в них под травяной защитой зеленели молоденькие сосенки, несмело выглядывали березовые листики.

— А это, дочь, будущие леса!

Внимательно осматривал Иван Матвеевич маленькое деревце, поучал дочь:

— Обрати внимание, какая у него нежная ножка. А знала бы ты, сколько в ней силы, какой жизненный потенциал заложен! Покажу тебе нашу гордость — участок созревшей корабельной сосны. Какая это красота! Зайдешь в лесную чащу, а тебе кажется, что попал в величественный храм, созданный руками сказочных великанов. Дерево к дереву, и все стройные и высокие, все златокрылые и веселые, и пускай какое угодно на дворе время года, а они свечами светятся, сердце веселят. И в солнечную погоду, и в пасмурную, в дождь, в непогоду, зимой и летом. Выпадет снег, в белые одежды оденется лес, а между небом и землей ограда из сотен и тысяч золотых стволов. Смотришь и насмотреться не можешь, готов расплакаться: да неужели такая красота должна под топор лечь? Подобно тому, как Парфенон в Греции, как Василий Блаженный в Москве, Софийский собор в Киеве, они должны вечно стоять на земле, человеческие сердца радовать, делать людей добрыми, справедливыми и честными. Ничего нет на земле вечного. Поэтому надо оберегать прекрасное. Нависла угроза над Венецией. Пизанская башня может рухнуть. И не только итальянцы — все честные люди этим встревожены и ищут средства, стремятся сохранить то, что должно быть сохранено. А массивы корабельной сосны мы вынуждены вырубать. И вполне сознательно.

Отец уловил недоумение девушки.

— Получилось так, что и нам пришлось после войны немало рубить, даже те леса, которые не подлежали вырубке. Нужно было отстраиваться, дать людям кров и тепло. На это шли. Но разумно. Корабельной сосны ничья рука не коснулась. И не посмела бы коснуться, если бы не время. Приходит и ее пора. Когда лес созревает, его должны снять с делянки. Иначе — перезреет и погибнет. Ни ему пользы оттого, ни людям…

С благоговением осматривала окрестные леса Инесса. Вот молоденький сосняк. Еще дальше — уже поднялся вверх, выравнивается, целится в самое небо.

— Вот мы и растим, дочь, здесь наши будущие богатства. В моих руках изящная и нежная былинка, а подумать только: будущий великан! Десятки кубов золотой древесины, самого древнего, самого испытанного и самого любимого всеми народами строительного материала.

— Как все просто, — удивилась Инесса.

Иван Матвеевич улыбнулся. Выпустил из рук сосенку, ударил рукой об руку, стряхнул песок.

— А ты знаешь, дочь, сколько хлопот и труда требует такая сосна до того времени, пока станет корабельной. Только подумать: высеваем зернышко. До этого его надо добыть из шишки, да еще не из каждой. Посеяв, ожидаем всходов. Пропалываем и оберегаем от разных вредителей и болезней. Даже красавец лось или вепрь, да и любое зверье — враг молодых посадок. Вот здесь, в питомнике, трудится целая бригада опытных лесоводов. Потом саженцы надо пересадить в почву — ежегодно засаживаем лесом десятки, а то и сотни бросовых и освобожденных из-под старого леса земель. Посадим и начнем ждать. А ждать приходится долго, ох как долго… Годами, десятилетиями. Нашей корабельной роще свыше ста лет. Во второй половине прошлого столетия ее сажали. Ни одного человека не осталось из тех, кто давал ей путевку в жизнь. Умерли все. А сосны тянутся в небо, живут… А сколько человеческих рук их пестовали, нянчили, защищали от зверя, стремящегося сорвать вкусную верхушку с дерева, расчищали делянку, выбраковывая слабые и больные деревья, а это означает — смотрели и выслушивали каждое дерево, подобно тому как врач выслушивает своих пациентов…