Ильяс Есенберлин - Схватка

И тут Ажимов вдруг вскочил с места. Он увидел, как Бекайдар опустил голову, стремясь спрятать раскаленное от стыда лицо, увидел потупленный взгляд Даурена, и поток небывалой ярости ослепил его. Он вскочил и закричал:

— Лжете! Лжете, уважаемый! И вы клеветник! Я знаю, кто вас послал сюда! Знаю, знаю, знаю!!! Все вы враги, завистники, подхалимы! Нет! Мое честное имя вам не запятнать! Не выйдет! Вот он истинный преступник, — он ткнул пальцем в Даурена. — Ну что ты притворялся овечкой, смиренник? Посмотри мне в глаза! Не отводи лицо, перебежчик! Уже к сыну моему подобрался! Вставай, вставай — нечего сидеть да помалкивать!

Даурен медленно поднялся, провел рукой по лицу, кашлянул, встал и спокойно пошел к Ажимову. Он шел медленно и твердо — не побледнел, не изменился в лице, прошел один ряд скамеек, остановился, пожевал губами, изумленно поглядел вокруг и вдруг пошатнулся и хотел схватиться за спинку скамейки, но рука соскользнула, и он рухнул плашмя на пол.

Когда к нему подбежали, глаза у него были закрыты, едва-едва угадывался пульс.

Он умер в больнице через два дня, не приходя в сознание. Над ним стояли Бекайдар, дочь, Хасен, тетя Маша, Жариков, старый счетовод. Он никого не видел и ничего не слышал. И люди плакали громко, не скрываясь, зная, что ничего до него уже не дойдет.

...Похоронили Даурена посередине поселка на самой большой сопке. Пока тут стоит только столбик с фамилией покойного и датами рождения и смерти. Через год, когда земля осядет, из Алма-Аты привезут обелиск из белого мрамора, и будет на нем написано:

Даурену Ержанову

первооткрывателю Жаркынских месторождений, одному из созидателей науки металлогении

Весь поселок был на похоронах, только Ажимова не было. Хасен напрямик сказал комиссии по похоронам: «Если этот подлец явится, ждите скандала».

И вот Ажимов сидел один, ерошил волосы и все поглядывал и поглядывал на шкаф, где у него стояла бутылка коньяка. Но пить он не решался. Придут люди с кладбища, увидят его пьяного, подумают: запил с горя и унижения. Уж лучше было бы убежать, как Еламан, но он и на это, подумав, не решился, потому что, во-первых, куда бежать? А во-вторых, еще скажут — испугался, сбежал от позора.

К закату все прошли мимо его дома. Заплаканную, едва державшуюся на ногах Дамели поддерживали Бекайдар и Жариков. Хасен шел сзади. Он ни на кого не обращал внимания, шатался, бормотал что-то под нос, разводил руками. Был он страшный, почерневший, растрепанный, с красными слезящимися глазами: всю эту последнюю ночь он просидел над гробом, и теперь его шатало. Печальная процессия подходила к Красному уголку. Там был установлен поминальный стол и собрались все друзья покойного. И тут вдруг все увидели, что Хасена нет. Все время шел впереди и вдруг пропал с глаз.

И никто не заметил, как он направился к дому Ажимова.

...Они стояли в дверях и смотрели друг на друга, и Ажимов не мог отвести взгляда от этих страшных, мертвенно пустых и в то же время сверкающих глаз. От этих страдальчески запекшихся губ, от сильных хищных рук этих с длинными пальцами, по-наполеоновски сложенных на груди. Оба мучительно молчали. Наконец Ажимов выдохнул:

— Говори же!

И голос у него был страдальческий, сиплый.

Хасен шагнул вперед, взмахнул рукой, закусил губу.

— Я скажу... — начал он звонким от злости голосом, — я тебе скажу...

И замолчал, звучно дыша и раскачиваясь.

— Ну, — сказал Ажимов спокойно, — говори, я слушаю. Что ты мне можешь сказать такого, что я уже не сказал себе до тебя?

— Ты? — высокомерно удивился Хасен и даже поднял брови. — Ты что-то сумел сказать себе? Эх ты! — он презрительно махнул рукой. — Шел сюда, думал придушу тебя, как зайца, а увидел тебя... — он плюнул. — Вот и слов на тебя тратить не хочется! Живи, проклятый!

— Обожди, — вдруг сказал негромко Ажимов, когда Хасен был уже на пороге. — Постой, я тебе говорю. — Ковыляя, он подошел к письменному столу и взял какую-то бумагу. — На! Возьми, покажешь там! Пусть все прочтут! Телеграмма из центральной лаборатории! Во всех образцах медь! И какая медь! Очень высокого содержания! Саятская степь полна меди! Даурен прав!

— Что! — крикнул Хасен и подбежал к нему.

— Возьми, возьми, — уже почти автоматически повторил Ажимов. — Медь! Всюду медь! Саят полон меди! Возьми! А я...

Он сунул телеграмму в руки Хасена и слепо пошел мимо него, из поселка, в степь, в сопки и дальше — в горы. Он двигался безмолвный, прямой, автоматически быстрый. И глядя на него, Хасен сказал:

— Тень! Как есть тень!

Так с телеграммой в руке, сурового, строгого, его и нашли Жариков и Бекайдар. Он молча стоял и смотрел в ту сторону, куда надолго, а может быть, навсегда скрылся Нурке Ажимов.

Сель — грязекаменный поток.

Куман — кувшин.

Ансаган — тоскующий.

Борибасар — задирающий волчонка.

Тилектес — единомышленник.

Умит — надежда.

ЦОО — зоологический сад.

В казахском старом понятии — земля покоится на кок-огызе: сивом быке.