Алексей Ельянов - Просто жизнь

Он как будто нарочно разбрасывался во все стороны, чтобы найти в себе потом что-то главное, — казалось, еще немного и он сосредоточится, начнет жить не вширь, а в глубину, как Илья.

Одиннадцать месяцев в году друг трудится на Ярославском моторном заводе, он мастер участка, на котором собираются мощные дизели для грузовых автомобилей. Его ценят за вдумчивость, аккуратность. Его на все хватает: строить гараж для мотоцикла или будущей машины; делать основательный, из кирпича и бетона, погреб для хозяйственных нужд. В двадцати километрах от Ярославля у него небольшой домик, который он поставил сам на берегу реки, а возле дома — картошка, огурцы, крыжовник. Сад-огород дает много всякой всячины, но и забот с ним тьма. Со всем этим Илья справляется один. Почти один.

Больная его мать не может уже управляться с хозяйством. Всю жизнь она трудилась в колхозе: и пахала, и косила, и строила все, что ни потребуется, — ей пришлось поднимать на ноги без мужа четверых детей. Три дочери теперь сами обзавелись большими семьями, живут кто где, далеко от дома, а вот сын ни на шаг от нее. Никому из своих сестер не захотел ее отдать, и никогда никто не слышал от него ни слова жалобы: что бы ни делала его мать — все хорошо, все так и должно быть, как она скажет или захочет.

Однажды все-таки пришлось пойти наперекор. Мать заболела каким-то сложным нервным расстройством, ее увезли в больницу, сказали, что надежды на выздоровление почти нет. Илья обегал всех врачей, разыскал самые редкие лекарства, нанял сиделку, но улучшения не было. Мать потеряла всякий интерес к жизни, часто плакала, молила о смерти, в большой многолюдной палате, ей было тяжко. И тогда Илья на свой страх и риск забрал ее домой, под расписку. Он сам принялся за лечение, ему важно было пробудить в матери интерес к жизни хоть чем-то.

Подарки оставляли ее равнодушной, внимание и ласку она воспринимала как должное, сидела целыми днями у окна, глядела куда-то с тоской. И тогда сын начал заставлять ее мыть посуду, стирать, готовить обед. «Приду, а она все сидит и сидит», — рассказывал Илья.

И тогда пришлось идти на крайность. «Пока не приготовишь — не жди меня, буду ходить по улицам голодный. И ходил. По нескольку часов. До ночи, в мороз, а то и всю ночь. И знаешь, однажды приготовила. Поели вместе. Стала улыбаться. А потом пошло и пошло к лучшему. Врачи, когда увидели ее, поразились. Я и сам был поражен своим врачеванием. Оно мне досталось конечно, — сам чуть не заболел».

«А я бы так смог?» — не раз спрашивал себя Петр. Конечно, ему хотелось, чтобы он смог вынести ради матери все, но не было в нем полной уверенности в таком, как у Ильи, постоянстве и выносливости характера, даже в жертвенности, на какую был способен друг. Петр очень ценил в людях эту высокую и редкую способность жертвовать удобствами и всяким благом своим во имя долга, сердечного веления, сильного чувства или какой-либо большой цели, но пока еще не знал, на что способен сам.

Проехали через мост, высоко поднявшийся над тихой извилистой Нерлью. Постояли немного на крутой насыпи, оглядели берега, поля и кустарники, выбирая место, где можно было бы потом остановиться на ночлег и развести костер. Всюду хорошо, но невдалеке от моста — особенно. Чисто, сухо.

Осторожно на тормозах сползли с крутой насыпи, пропрыгали по неровности луга, подкатили к воде. Речка бежала со стороны просторных полей.

По берегам ее не было высоких деревьев. Лишь раздерганными пучками росли кустарник и мелкая ольха. Нерль текла меланхолично. И только перед мостом заметно мелела и увеличивала бег. Там, на быстрине, на круглых и продолговатых резиновых лодочках, безучастные ко всему, замерли трое рыболовов. Вода от бесчисленных солнечных бликов казалась горячей.

Первым снял свою одежду Илья, разбежался и бросился в плотное, шумно взорвавшееся зеркало реки. Уверенными саженками поплыл к черным полусгнившим бревнам — опорам старого моста, который был разобран, наверное, еще во время войны. Илья плыл, как истинный волгарь: смело, уверенно, ходко. Петр позавидовал ему уже в который раз за многие годы дружбы и общих странствий. Пока Петр отсиживался на берегу, Илья успел изведать воду Каспия, Черного моря и еще бесчисленного количества рек, речек, озер. Петр едва мог держаться на воде, тонул, когда еще был мальчишкой, и потом всю жизнь не мог преодолеть страха.

— Ну, а теперь давай ты! — крикнула Ольга Петру.

— Я не умею.

— Не может быть?!

Ольга в одно мгновение сбросила платье. Петр тоже стал раздеваться, но медленно, с неохотой. Он знал, что его невозможно будет уговорить влезть в воду. Не хотелось еще и пасовать перед Ильей — плыть кое-как. А Ольга, то ли из упрямства, то ли из самого искреннего желания чем-нибудь отблагодарить за поездку, принялась уговаривать Петра войти в воду и попытаться проплыть до ближайших свай, на которых уже сидел и обсыхал Илья.

— А ты забудь о дне реки, не думай о нем, — сказала Ольга, — иначе никогда не научишься плавать. Ты доверься воде. Я тебе помогу. Делай руками вот так, вот так…

Петр смотрел, как легко и забавно перемещалось вправо, влево смуглое тело Ольги, и отказывался, смущенно улыбаясь.

— Эх ты, — бросила Ольга с досадой, будто он не захотел довериться ей самой, а не воде.

— Ты прыгай, Оля, прыгай, — попросил Петр, — хоть посмотрю.

И она плюхнулась с разбега в солнечную речку. Река держала ее на себе непринужденно и надежно, как непринужденно и надежно держала она лодки рыбаков.

Петр подумал, что хорошо бы развести костер, приготовить картошку с чесноком. А потом добавить туда тресковой печени с маслом. А потом сдобрить все это мелко нарезанным укропом, чтобы его зеленый запах смешался со стойким ольховым дымком. Но это все — вечером, попозже… Зажгутся первые звезды, начнется пиршество. Картошка, шелест прибрежной осоки, голоса рыбаков и туристов неподалеку — все будет подано к столу. «Я еще выиграю свое. Илья победил в воде, а я одержу победу на суше».

Ольга вышла из реки, в несколько прыжков оказалась около Петра, тряхнула волосами, обрызгала ему лицо, улыбнулась.

— Хорошо-то как… — пропела она. И вдруг рассердилась: — Хоть бы голову смочил, утюг!

Ольга оглядела голову Петра с усмешкой, взглядом мастера.

— Ну и нахалтурил тебе кто-то с прической, — искренне возмутилась она, — криво, косо, патлы торчат. Жаль, ножницы не взяла…

— Да ты что, забыла, что ли?! Сама же подстригала…

— Ой, господи боже мой, дура я дура, свое не признала! — И Ольга закачалась от смеха, как Цветок при сильном ветре. Смеялась она простодушно, звонко, смеялось лицо, смеялись плечи, спина, — так обычно заливаются от смеха только дети. Петр смотрел на Ольгу, улыбался и уже в который раз думал: «Как хорошо, что мы взяли ее с собой».