Исай Давыдов - Девушка моего друга (сборник)

...Когда на столе все готово и рюмки налиты, в коридоре раздается звонок. Все замирают. У всех напряженные, ожидающие лица. Я почему-то думаю, что это может быть Ксеня. Сейчас он войдет и скажет: «Ребята, простите. Вот ордер на комнату. Давайте перетащим в нее Генку хоть сегодня ». И я знаю, что тогда ребята его простят и постараются все забыть. Потому что никому не хочется, чтобы разваливалась наша хорошая бригада. И мне тоже не хочется.

Я вдруг понимаю, что не только я жду сейчас Ксеню.

Его ждут все. Никому не хочется, чтобы он оставался шкурой. Дело уже не в комнате. Дело в совести. Комната будет другая, а другой совести не найдешь. Однако это не Ксеня. Это Валюшка. И я даже удивляюсь, как быстро перестраиваются ребята. Они делают вид, будто ждали именно ее, и никого другого, будто только ее и не хватало для всеобщего и полного счастья.

В эту ночь я долго не могу уснуть. Я лежу и думаю о нашей бригаде, о Валюшке, о Ксене. Я понимаю теперь, почему Ксеня перед маем бегал к врачу и смотрел мои рентгеновские снимки. Видно, он уже тогда все взвесил и все рассчитал. Он все делал обдуманно. Он нигде и ни в чем не ошибался.

В книгах часто пишут, что такие вот исправляются от одной душеспасительной беседы с комсоргом или парторгом или от столкновения с коллективом. Мы все верили

этому и ждали Ксеню сегодня вечером. Только, видно, такие не исправляются. Просто они могут понять, что в иных обстоятельствах невыгодно или опасно быть подлецом. И только выгода или страх заставят их вести себя честно. А исправиться... Нет, они уже не могут исправиться!

Я почему-то вспоминаю отчима, его поблескивающую, вытянутую, как яйцо, лысую голову.

Я давно знал, что он наушничает. Раньше он приглашал начальника к себе домой и пересказывал ему все, что говорят о нем сослуживцы. Он делал это «невзначай », за рюмкой, притворялся, что он пьян, что он просто «проболтался». Так он вылез в замы. Он пересидел многих начальников. Ему даже самому предлагали стать начальником, но он отказывался. Место зама теплее

и безопаснее. Его боялись и ненавидели все подчиненные.

Его, кажется, боялись даже начальники, потому что он наушничал и на них.

Я ссорился с ним из-за этого, еще когда учился в школе. Он старался задобрить меня, приносил подарки, называл меня сыночком, щедро давал деньги на кино, на театр, на мороженое. В десятом классе я перестал принимать его подарки и брать у него деньги. Я попросил его не называть меня сыночком. Для него я просто Геннадий.

Мама плакала и спрашивала меня: «За что ты его ненавидишь? Он ведь добрый!» А я спрашивал ее: «Как тебе с ним не противно?»

Когда я не попал в институт и уходил в армию, тосказал ему на прощанье, что, если он останется доносчиком, я после армии не вернусь домой и никогда в жизни не буду ему помогать. Он прослезился и сказал, что все это в прошлом, что сейчас другие времена и можно, наконец, не защищать себя таким образом.

Я понял, что он просто почувствовал невыгодность своей славы, что он испугался свежего ветра. Черт с ним, я был согласен даже на это! Пусть хотя бы из страха ведет себя порядочно. Мне было наплевать на него. Мне просто было жалко маму и хотелось хоть немного ее уважать.

Когда я приехал домой после демобилизации, он снова сказал мне, что все в далеком прошлом, что сейчас, слава богу, совсем другие времена. А через два дня я нашел в своем письменном столе забытую им записную книжку. Четким, прямым почерком отчима там были сделаны такие записи:

«Ведьмашкин (о Косове). Зажрался, скотина! Окружил себя подхалимами и думает, что он бог. (10. 6. 60)».

«Андреев (о Лагунове). Мерзавец, каких мало! (21. 8. 60)».

«Андреев (о Крицковой). Это не женщина. Это фабрика злости. (3. 9. 60)».

Судя по датам, это были «свежие» записи — незадолго до моей демобилизации.

Я так и не узнал, пустил ли он их в ход, — ведь сейчас все-таки другие времена. Но на всякий случай он их делал. Мало ли что может случиться...

Я швырнул ему эту,записную книжку в лицо и уехал к тетке. И сказал маме, что, если она захочет меня видеть, пусть приезжает сама. Я домой не вернусь. Ни за что!..

И вот сейчас я понимаю, что Ксеня так же неисправим, как и отчим, что обстоятельства могут только заставить его надеть маску, притвориться, затаиться, но не измениться в душе. И если вдруг изменятся обстоятельства, он ,эту маску снимет.

И ведь ни Ксеню, ни отчима никуда не выгонишь. Они пойдут к коммунизму вместе со всеми и, может быть, даже громче многих других будут выкрикивать разные правильные лозунги. И поэтому обстоятельства должны быть такими, чтобы они не смогли снять свои маски. Чтобы они знали: снимут маску — конец! Пусть

так и живут — в масках! Пусть даже перед детьми своими боятся снять их. Пусть даже ночью с женами они боятся снимать свои маски. Только так могут вымереть на нашей земле эти монстры. Только так они будут лишены возможности породить новых монстров. Другого

выхода нет!

Подлецы должны бояться. Бояться быть подлецами.

И для этого их нельзя жалеть. Ни в чем! Нигде! Никогда!

Только так. И никак иначе.

6

И вот я снова сижу верхом на балке и, опустив на глаза щиток, свариваю железные пластины закладных частей.

Маленький огонек прыгает и мечется у меня под руками, искры сыплются на землю, и мне почему-то необычно радостно оттого, что я, как бог, управляю огнем и железом.

Я сижу невысоко — на уровне примерно третьего этажа. Выше ребята пока что меня не пускают. Ведь и внизу полно работы. А нога у меня все еще побаливает, . хотя я давно хожу без палочки.

Но я уже знаю, что это временно. Неделю назад я работал на втором этаже. Сейчас — на третьем. Еще через неделю я поднимусь на следующую отметку. А месяца через два я снова буду работать на самой верхотуре, как раньше, и никто уже не будет меня одергивать:

«Не лезь высоко. Тебе нельзя».

Мне будет можно. Мне все будет можно! Мне будет даже можно танцевать румбу на новоселье, которое я обязательно устрою в своей новой комнате и на которое, как и обещал, приглашу наших геодезисток.

Она будет, эта новая комната. Уже скоро — через три недели. Мы каждый день ходим с Валюшкой на стройку нового дома и отрабатываем там свои часы. Все новоселы отрабатывают положенные часы на этом доме.

Ох, и попляшу же я на новоселье! И за новоселье отпляшусь, и за свадьбу. Ведь на свадьбе я еще не мог плясать. Я мог только осторожно, медленно танцевать танго. И когда мы вышли с Валюшкой на середину комнаты, все почему-то притихли и внимательно смотрели

на нас. А потом я отдышался и е палочкой заковылял на кухню за новой бутылкой холодного шампанского..

Хорошая у нас была свадьба! И тетя Катя хорошая! Просто замечательная у меня тетя Катя! Она прямо со свадьбы уехала в отпуск, в дом отдыха.