Юрий Яковлев - Первая Бастилия

«В случае беспорядков действовать без послабления».

«Для спасения благомыслящих не щадите негодяев».

«В казанских студентах играет пугачевская кровь».

Кроме того, с его благословения были произведены на свет университетский устав и «Правила для студентов». Эти своды унизительных законов обрушили на буйные головы студентов целый ряд репрессий: штраф, лишение пособия, исключения и карцер.

Карцер - это не тюрьма. Это - приготовительное отделение тюрьмы. На дверях университетского карцера висит грузный амбарный замок, и кто-то размашистым почерком начертал:

«Здесь томится невиновный!»

Инспектор Потапов стоит перед дверью. Надпись на дверях карцера жжет ему глаза.

- Стереть! — кричит он.

И за его спиной вырастает студент Пыжов. Некоторое время он раздумывает, как приступить к делу. Для того, чтобы стереть, нужна тряпка, но если тряпки нет, то придется стирать рукавом, не заставлять же господина инспектора волноваться!

Пыжов начинает энергично тереть дверь рукавом. Но буквы не стираются. Они написаны не мелом, а краской.

- Не стирается, — докладывает Пыжов. — Написано маслом.

- Кто писал? — спрашивает инспектор.

Студент озирается. Подходит к инспектору ближе и шепотом докладывает:

- Милославцев!

- Сюда Милославцева и служителя с рубанком!

Все, что приказывает инспектор Потапов, должно выполняться мгновенно.

И вот уже служитель рубанком снимает стружку с двери и вместе со стружкой слетает крамольная надпись.

Перед инспектором стоит студент Милославцев.

- Ты написал?!

- Извольте говорить мне «вы»!

Глаза инспектора расширяются.

- Молчать! Ты писал?!

Милославцев молчит. И его молчание звучит вызовом.

Пыжов стоит в стороне, прижимаясь к стене. В коридоре появляются студенты.

- Открыть карцер! — командует инспектор.

Служитель с трудом открывает замок и распахивает дверь. Взбешенный Потапов вталкивает в карцер Милославцева.

- Не смеете! Это не казарма!

Потапов замечает, что он окружен целой толпой студентов. Он обводит их медленным, тяжелым взглядом. Он всматривается в каждое лицо, словно заучивает их наизусть.

- Вон! — кричит он.

Но никто не сходит с места. И Потапову кажется, что его голос не звучит, раз никто не слышит его приказа и не расходится.

Вулкан начинал пробуждаться. Все чаще ощущались подземные толчки, и клокочущая магма недовольства и протеста поднималась к краям кратера. Инспекция, как пожарная команда, была в полной боевой готовности, бдительно следила за грозной жизнью пробуждающегося вулкана.

Володя был частицей этой огненной магмы. Его ненависть к самодержавию накалилась. И, чувствуя поддержку товарищей, он стал еще деятельней и неутомимей... Торопливый шаг. Резкие движения. Острые слова.

-Ульянов, ты куда?

- В седьмую аудиторию, на лекцию о русском бесправии!

Но на лекции не всегда хватало времени. И радеющие служащие инспекции доносили: «Ульянов Владимир в ноябре неисправно», «Ульянов (юридический) в ноябре не часто».

Зато заседания революционных кружков и землячеств Володя посещал часто и исправно. Володя как бы забыл, что к нему - к брату казненного государственного преступника - инспекция приглядывается особенно пристально. Он действовал без оглядки. И это не было ни безрассудством, ни легкомыслием. Это был риск будущего революционера, подпольщика. Риск, подкрепленный смелостью и убежденностью.

Студенты говорили:

- Надо бороться с инспекцией. Надо бороться за свободу землячеств и отмену университетского устава.

А Володя, подводя итоги, обобщал:

- Надо бороться с самодержавием!

Бороться. Бороться. Бороться.

Над вулканом курится дымок. Близится извержение. Еще одна вспышка гнева - и вулкан проснется.

Володя все реже бывал дома. Он или являлся вечером, или, наскоро отобедав, исчезал снова.

- Володенька, куда ты спешишь? — спрашивала мама.

- В кухмистерскую, — отвечал он.

- В кухмистерскую? Разве я тебя плохо кормлю или тебе не хватает? — удивлялась Мария Александровна.

- Нет, нет. Все очень хорошо. А в кухмистерской мы, например, играем в шахматы.

- Ну, если в шахматы...

И вот уже фуражка на голове, шинель на плечах, нужная книжка засунута в карман. Все. До свиданья!

У студентов нет дворянских собраний и английских клубов. Но зато у них есть славные кухмистерские, где пахнет подгорелым подсолнечным маслом и кислыми щами, где слабый свет проникает в полуподвальные сводчатые окна и где на десерт подаются такие разговоры, которые готовы соперничать с любым черным и красным перцем.

Когда Володя стряхнул снег и переступил порог кухмистерской, там было полно народу. Все сгруппировались вокруг одного стола, за которым сидел незнакомый студент с забинтованной головой. Его фуражка лежала рядом на столе, а шинель была небрежно брошена на стул. В форменной куртке незнакомый юноша был скорее похож на раненого солдата, чем на питомца университета.

- Тише! Тише! — слышалось со всех сторон тесной комнаты, уставленной столами. — Пусть скажет наш московский коллега.

Студенты утихли. Молодой человек с забинтованной головой поднялся. Осмотрел собравшихся и негромким, ровным голосом заговорил:

- Я прибыл оттуда, где пролилась кровь студентов и где два наших товарища сложили свои головы.

Студент поправил повязку и продолжал:

- Мы собрались перед университетом на Манежной площади, чтобы выразить свой протест. Через некоторое время к нам подъехал Юрковский - обер-полицмейстер, сиятельство. Подъехал и начал убеждать нас разойтись по домам...

Студент говорил медленно, словно каждое слово стоило ему труда. И Володя вместе с ним переносится на Манежную площадь.

Володя увидел большую площадь, запорошенную первым снегом. У ограды собралось множество студентов. А некоторые даже забрались на ограду.

Перед студентами на белом коне, нетерпеливо переминающемся с ноги на ногу, восседал грузный, сверкающий пуговицами обер-полицмейстер. Он не походил на мужиковатых городовых. Его лицо холеное, а усы нафабрены и ухожены. И в руке Юрковского не плоская полицейская «селедка» и не витая скрипучая нагайка, а надушенный батистовый платочек. И голос его мягкий, учтивый.

- Господа, — обращается он к студентам, — в последний раз предлагаю вам разойтись по домам.

- Нас не запугаете! — кричат студенты. — Мы не трусы! Мы можем постоять за себя!

Юрковский молчит. Он достает из портупеи свисток, протирает его батистовым платком - очень чистоплотный господин! — подносит свисток ко рту и свистит.

И сразу раздается лязг подков. Кто-то кричит: «Донцы! Казаки!» Из-за угла с Никитской вылетает эскадрон казаков. Они мчатся, размахивая нагайками и пиками.