Рустам Валеев - Браво, молодой человек!

— И пусть она пропадает… чтобы о ней думать! «Без протеже в этом мире нельзя. Иметь такого дядьку… Боже мой, если бы ты не был идиотом, ты бы имел тестя, те-стя! Все люди сволочи, ну и пусть, на кой тебе люди! Дядьку… э-э-э, тестя, тестя…»

— Да, пусть пропадает. «Грезы, грезы взяли в оборот молодого человека!»

— Я знаком с вашей дочерью! «Пусть, пусть… я ничего не теряю!»

— М-м. «Славно я его вчера, славненько — под зад. В конце концов, у меня и сегодня почесывается носок».

«Он сейчас возьмет меня за шиворот… вкатит под зад. А я уже ничего ему не сделаю… я и убежать не смогу. Я не трус, не трус!.. Но ничего я не могу. Я ему так и скажу: ничего я не могу, плохая у меня жизнь, пусть мне кто-нибудь поможет, помогите вы, вы все можете… честное слово, я никогда еще не встречал человека, который все может, а вы можете! Надо жать на него, просить, ползать. Сейчас! А потом поглядим. А то, что будет сейчас, пройдет — наплевать».

«При честном народе не стоит. И вообще, наверно, не стоит. Зачем с ним ссориться, зачем?..»

Вита уходил. Казалось, не подняться — так тяжело вспухла голова от жары, от чертовщины, и сердце так колотилось, шмякалось о песок…

Когда э т о произошло со мной, с тоской думал Вита, когда? Это гнусно — унижаться, чувствовать, что на тебя смотрят, как на дурачка, гнусно трусить и мечтать вхолостую!

Я не хочу не любить людей, но как мне их любить? Почему я хочу одно, а занимаюсь другим и делаю вид, что все идет как надо?

Ведь я не хочу быть подлецом, я хочу, как и все остальные, быть полезным. Почему я не могу н а ч а т ь и… когда э т о произошло со мной?

Было одуряюще жарко. Ноги вязли в песке. И ничего не хотелось. Смутно хотелось чего-то такого, далекого, неясного, не то счастья, не то беды…

Когда э т о произошло со мной?

— Давай переберемся поближе к воде, — сказал Рустем, — ноги в воду, зонтик мы воткнем вот сюда. Можешь читать, а лучше — лежать просто так. А мне не надо, у меня, видишь, какая роскошная шляпа.

— Как сильно ты загорел, — сказала она, протягивая ноги к воде и окуная их.

— Да, я черен, как чугунок. Ты можешь приподняться на локоть, и тогда видно будет скутера.

— Нет, я буду лежать и слушать.

— Как сегодня жарко. Весь город, наверно, высыпал на пляж.

Она приподнялась на локоть и поманила его пальцем.

— Мама одна, дома?

— О, она уже ходит! Я достал великолепнейшего меду, вскипятил огромный самовар, а соседка напекла лепешек, и теперь они сидят и пьют чай. Да еще я настроил приемник на Казань. Они пьют чай и слушают песни.

Она тихо засмеялась.

— Я вспомнила, как ты пел мне однажды татарскую песню и переводил слова. Я только помню: «Приди, не бойся темноты… Если не будет месяца, будут звезды».

— Я давно не пел эту песню. И тоже помню только это: не будет месяца, но есть же звезды. Вот-вот! Я точнее припомнил.

— Когда же я буду петь, как Тамара Ханум?

— У тебя очень много работы. Не надо брать еще одну обузу.

— Пусть. Пусть много работы, но раз я обещала Ильдару…

— О-о! — сказал он. — Тогда конечно. Только совсем он кислый — братец.

— Не кислый, — серьезно сказала она. — У него неприятная история с Ирой. Но он не кислый.

— Он тебе рассказал все-таки?

— Почему «все-таки»?

— Потому что мне он не стал рассказывать и сказал, что мог бы рассказать только одному человеку… Соображаешь?

— Рассказал, — засмеялась она. — И я ему рассказала о нас.

— Зачем? — Он нахмурился. — Много у нас веселого… В назиданье молодым?

Она погладила его руку.

— Не говори так. Мне давно-давно так хотелось рассказать о нас. Девчонки, знаешь, всегда рассказывают маме, подругам.

Они помолчали. По реке неслись скутера, соревнования закончились, но ребята все носились на воде.

— Очень жарко, — сказала она, — идем искупаемся.

— Ты купайся, а я сбегаю на тот берег и возьму в буфете лимонаду.

Возле лодочной станции Циля Овсеевна торговала лимонадом, но к ней было не пробиться. Рустем встал в конце очереди. И вдруг перехватило дыхание — кто-то студеными руками охватил его поперек туловища и поднял над землей.

— Ого-го! — хохотал Панкратов, опуская его на землю. — Угу-гу! За-а-ахватаю, гу-гу!

— Ну тебя к бесу, — сказал Рустем, освобождаясь.

— Что, за водичкой? Никуда не уйдет твоя водичка, идем посидим. Идем, идем!

Они сели возле воды на дырявой опрокинутой лодке.

— Как настроение? — спросил Панкратов.

— Пляжное, — сказал Рустем. — Какое же еще может быть?

— Заварилась у вас каша, — вздохнул Панкратов. — Эта старая история…

— Нет, старая история не остается новой. Все течет…

— Да-а, говори! — отмахнулся Панкратов. — Говори! Заливай мозги старому волку — ничего он не видит, ничего не понимает.

— Что же видит и понимает старый волк?

— А то, братец, что слетит дорогой наш человек Георгий Степанович…

— А Панкратов еще тридцать лет будет начальником участка, и ни взлетов, ни падений у него не будет — закон равновесия. Это хотел сказать?

— Нет, не это, — буркнул Панкратов. — А то, что негодяи останутся при своих интересах. Грустно.

— Только и всего?

— Очень грустно!

— Не грусти, Петр Панкратыч. Директор останется директором, и печь будет действовать, как и прежде.

Панкратов посмотрел с недоверием, промолчал.

— Ну, а с тобой? — спросил он потом.

— Со мной может всяко получиться.

— Говорил я тебе, переходи ко мне.

— Хочешь мне помочь? — усмехнулся Рустем.

— От души! Если что, прямо ко мне, понял?

— Но помочь можно и иначе. Ты ведь знаешь меня?

— Господи, знаю ли я тебя!

— Знаешь, что наговорил на меня Мусавиров…

— Мне с ним бороться, — со вздохом сказал Панкратов, — жидковат я. А потом говорят: не трогай дерьмо…

— Не трогай, говоришь?! — Рустема взорвало. — Не трогай? Пачкаться не хочешь? А кому, мне хочется? Я тоже люблю нежные запахи, розы люблю, медовые, черт возьми, запахи люблю. И тоже не хочу ни инфарктов, ни давлений! Мне тоже не нравится, когда косо на меня смотрят… Но мне и не нравится, когда негодяи похлопывают меня по плечу! Но я вот этими руками буду брать это дерьмо и выбрасывать вон. Сил у меня хватит, даже когда сшибут меня негодяи, я не скажу, что жидковат против них. И твою арифметику я тоже возьму вот этими руками и выброшу вон, не побрезгую, хотя она и пахнет сильней всякого дерьма!

— Ну, ладно, ладно, расходился, — хохотнул Панкратов.

— Сволочь ты порядочная!

— Ладно, ладно, — тревожно хохотнул Панкратов. — Было бы из-за чего ссориться.

Рустем ответил с сожалением:

— Трудно, почти невозможно с тобой поссориться, добряк ты этакий. — Он повторил презрительно: — Добряк ты этакий! — Помолчав, он усмехнулся мрачно: — Но мне необходимо с тобой поссориться, понимаешь, необходимо…