Рустам Валеев - Браво, молодой человек!

Как знать, может, так и будет. Ведь до войны на месте завода были всего лишь мастерские, а теперь заводец. Почему бы заводцу не стать огромным заводом? Во всяком случае, Галкин в это верит. Что верит, он убежден так, что в это верит теперь каждый мальчишка! И в том, что команда «Зарево» станет самой знаменитой, Галкин тоже убежден.

…Рустем с Жанной входят в сад. Сегодня среда, «маленькое воскресенье», и на открытой эстраде под ветхим куполом оркестр наяривает что-то отчаянно заморское, и во всех аллеях тьма-тьмущая татушников. Среди них мечется с мегафоном в руке

— Привет, Вита!

Вита в белой рубашке и белых холщовых брючках похож на слабую, хрупкую птицу.

Он слышит это «привет», съеживается будто на него дунуло вьюгой, но тут же, заносчиво мотнув головой, отворачивается.

«Как жизнь, старик?» — спросил однажды при встрече Рустем.

«Хожу в дарованиях», — печально усмехнулся Вита.

Куда уж там, теперь-то, когда под тридцать! А в школе да-а: он посещал изо, посещал музыкальную школу, участвовал в шахматных турнирах. Тогда ему кричали: «Епифашка!», — и ничего, он откликался охотно. Он был «дарование», стоило ли сердиться на какие-то дурацкие клички.

Он не сбегал никогда с уроков, он с открытым ртом слушал учителей, внушающих, что закончив школу, их питомцы станут капитанами дальнего плавания, знаменитыми музыкантами, полярными летчиками. (Может быть, те учителя в свое время со слезами приехали в Тихгород и все грезили о туманных далях, не замечая, как привыкают к Тихгороду, и здесь им не так-то уж и плохо). Он любил учителей. Они любили его: сладостно, наверно, было им знать, что когда-нибудь этот мальчишка станет их гордостью и утолит их застарелую тоску о туманных, черт возьми, далях.

А ребята кричали ему: «Епифашка!»

Вот был у них в классе Ханиф Акчурин, любимец школы. Он любил и признавал один лишь футбол. Но как самозабвенно любил, как самоотверженно атаковал! Он, конечно, тоже грезил, как и все, чудесами дальних мест, но он хорошо знал с в о е поле — сто на пятьдесят — и он умел, взяв мяч на с в о е й штрафной площадке, совершить трудный быстрый далекий путь к чужим воротам и ударить наверняка…

И все-таки Рустем рад был увидеть Виту. Нечасто он видит ребят, с которыми учился, приезжают они в год раз, а то и реже.

Нечасто: с Ханифом не встречался лет пять, но он видит, видит его на экране телевизора, когда бежит тот по краю поля и долбает голы туркам, датчанам, югославам. А одного парня видел в киножурнале — встречали Юрия Гагарина, и среди лиц в летной форме мелькнуло лицо того парня…

А ты как, Вита? Убил змею, вырыл колодец, родил сына? У Герки Сирпина три пацана, например.

Три пацана, усмехнулся Рустем. А у тебя-то что, тоже куча пацанов? — спросил он себя. А тебе-то есть чем похвастать, что рассказать подрастающему поколению? Есть? А чего же струсил весной пойти в родную школу на вечер выпускников и рассказать юнцам о славных своих делах?…

Муторно у него стало на душе.

И тут он увидел, что Вита направляется к ним. Ага, Епифашка заметил его кислую мину и устремился, как на падаль, к то-ва-ри-щу, у которого муторно стало на душе.

— Салют! — говорит Вита.

— Вита! — изумленно вскрикивает Жанна. — Вот чудо-юдо! Здравствуй.

Вита пристально всматривается в нее (неужели так уж изменилась моя Жанна?), всматривается, странная, вроде бы смущенная улыбка выходит ему на губы.

— Из дальних странствий возвратясь? — бормочет он. — А я тут… мы с Рустемом в этой дыре, в пещерных условиях, среди пещерных существ, вдали от цивилизации.

— Ладно тебе, — отмахивается Жанна. — Ты, видно, живешь не совсем плохо. И впечатление производишь вполне положительное.

— Вполне?

— Вполне.

— Вполне! — веселеет Вита. — Я культмассовик горсада!

— Да, — замечает Рустем, — у тебя все хорошо, Епифашка.

Лицо Виты зло кривится. Времена меняются, и давние мальчишеские клички, которые он прежде игнорировал, теперь воспринимаются очень болезненно.

— Я тебя догоню, — говорит Рустем Жанне, — я догоню тебя, — настойчиво говорит он, и Жанна медленно трогается в сторону аллеи.

— Слушай, Вита. Не очень-то радостно встречаться с однокашниками? (Господи боже, чего я такой злющий) А, Епифашка?

— Мое от меня не уйдет, — заносчиво говорит Вита и подносит мегафон к губам.

— Привет, Епифашка!

— Наплевать! — раздается в мегафоне.

Рустем усмехнулся, пошел догонять Жанну.

— Вы поссорились? — спросила она.

— Идем. — Он взял ее за руку, и они пошли меж деревьев, просвеченных угасающим солнцем.

— Он крикнул: наплевать. Это на тебя?

— Не-ет, — усмехнулся Рустем. — На всех людей. На меня он не осмелится.

— На всех осмеливается, а на тебя нет?

— Когда плюют на личность, личность бьет по физиономии.

Вдруг земля задрожала, сквозь ветки они увидели, как бегут татушники в синих мундирах в сторону футбольного поля. Они выбрались из аллейки и тоже побежали, легко, весело, и остановились на краю поля.

На середине поля стоял судья и по бокам его стояли помощники, уже выбегали команды, первые — татушники, мускулистые, тренированные юнцы, ну да заводские ребята тоже — будь здоров! Стали полукружьем друг против друга, и уже татушники гаркнули «привет!», а наши что-то медлили, и тут Рустем увидел, как выскочил на поле Ильдар, и даже в том, как он бежал, угнув голову, увесисто отталкиваясь ногами от густо затравеневшей земли, чувствовалась недобрая угрюмость…

Они стояли близко у ворот, здесь оказались татушники, а мяч летал на той половине поля; видно было плохо.

— Я болею за синих, — сказала Жанна, — смотри, как они штурмуют.

— Как хочешь, — сказал Рустем.

— Ты сердишься?

Он не ответил.

— Ты сердишься? За кого же ты?

— Я болею за своего непутевого братца, — сказал Рустем.

Татушники штурмовали, дико орала толпа болельщиков в темно-синих кителях, визжали девицы.

Рустем избоку, осторожно глянул на Жанну.

— Вовсе я не сержусь, — сказал он нежно и обнял ее за плечи. — Хочешь, сядем на траву?

Они сели. Рустем внимательно следил, как наседают татушники, как орут их дружки и визжат девицы…

Мяч попал к Ильдару, он быстро двинул его вперед по краю «семерке», но у «семерки» тут же отняли и сильным высоким ударом навесили над воротами «Зарева». Ильдар рванулся туда, там уже копошились игроки в синих и красных майках, Ильдар затерялся где-то, потом появился с мячом и повел — быстрей, быстрей! Распсиховался, никому не передаст. Отнимут, не дадут добежать до ворот. Но Ильдар сделал пас, все той же «семерке», и сам побежал вперед, а потом хорошо принял от «семерки», повел прямым сильным бегом к воротам и сильно и прямо ударил.