Владимир Корнаков - В гольцах светает

— Гасан! — воскликнул Дагба, вцепившись в руку Силина. Павел не успел ничего ответить, хотя у него мелькнула та же мысль.

По склону стрелой пронеслась собака. Огромный пес с лету прыгнул на человека, когда тот хищной птицей склонился над неподвижным противником, сшиб, опрокинул навзничь и придавил лапами...

Из-за деревьев выскочил всадник, без шапки, с исцарапанным в кровь лицом. Он кубарем свалился на землю.

— Дуванча! — вскрикнул он и бросился к распростертому телу.

Когда Дуванча очнулся, он увидел озабоченные лица склонившихся над ним людей. Но одно из них, обрамленное темными пушистыми прядками, с глазами, полными любви и нежности, было особенно дорогим.

— Урен! — Юноша сел, смущенно потупив голову.

— Теперь сына Луксана не надо лечить... Елкина палка, у нас есть о чем говорить, — спохватился Аюр, шлепнув Павла по широкой спине.

— Вот ведь как свиделись, друг Лешка. Не думал. — Силин шумно вздохнул, протянул руку Дяво: — Пойдемте к Герасиму...

Дяво гневно взглянул на Перфила, который одиноко сидел под охраной двух собак, распрямил старческую спину. Встали Семен и Дагба.

Дуванча и Урен остались наедине. Как много хотелось им сказать друг другу, но они не находили слов. Девушка теребила косу, а Дуванча смотрел в ее взволнованное лицо.

Урен подняла на него глаза, тихо спросила:

— Ты стрелял?.. Я не верю...

Дуванчу словно стегнули. Он вскочил, молча подошел к Герасиму. Товарищи так же молча расступились, освобождая ему место. Знакомое побелевшее лицо встретило его улыбкой.

— Ты умер с моим именем в сердце... Теперь я буду носить русское имя: Дмитрий, — прошептал юноша. Он быстро повернулся, подошел к Перфилу, выдернул нож.

Но Перфил не принял вызова. В злобе и страхе он озирался по сторонам.

— Бери нож! — повторил Дуванча. — Духи облезлого хорька велят тебе умереть!

— У жирного Перфила пропал язык, он сам сейчас пропадет от страха. Надо помочь ему, — Семен выдернул нож.

Сейчас же рядом с разгневанными охотниками встала Урен.

— Нет. На ваших руках не должно быть его крови. Пусть он уходит. Пусть он всегда носит на себе презрение людей...

— Правильно говоришь, дочка. — Дяво поднял костыль, нацелил в Перфила. — Пусть он уходит. Сопки велики, но ему в них не найдется места. Он будет умирать один, страшной смертью. Ненависть людей и одиночество убьют его... Уходи, не знающий рода.

Перфил медленно поднялся, побрел в тайгу, едва переставляя ноги.

Над тайгой вставал день. Чистый, без облака, новый день. Небо пылало заревом под лучами еще не видимого солнца.

Люди скорбно стояли над маленьким свежим холмиком под березкой. В глубоком молчании Дуванча снял с шеи человечка, осторожно надломил веточку, повесил.

— При жизни был одинешенек, а со смертью обрел друзей. — Павел тряхнул плечами, подошел к березе. — Давайте оставим память по Герасиму, по нашей встрече.

Он легонько пригнул березку, которую подхватили еще пять пар рук, свили петлей, продернули вершинку. Береза всколыхнулась и склонилась над холмиком тугим узлом.

— Этот узел сделали пять разных рук.

— Один кулак.

— Здесь слились три ручья, которые родились у разных сопок...

— Солнце стелет тропу над белой сопкой! — воскликнула Урен.

Все повернулись в сторону гольца-исполина...

Люди держались тесно, плечо к плечу. Силин стоял посредине, крепко обняв Аюра и Дагбу. Перед ними стояли Семен, Дуванча и Урен. Легкий ветерок играл в ее волосах, путался, набегал снова. А впереди нее, распрямясь, подставив лицо свежему дыханию утра, стоял старый Дяво.

Далеко позади, из-за яблоневого хребта, вставало солнце. Лучи его пронизывали сивые облака над вершиной гольца, зеленый пояс которого все еще путался в тонкой паутине тумана. Голец посылал тысячи голубых искр над просыпающейся тайгой. Вот лучи коснулись его — и он вспыхнул, заливая тайгу лучезарным светом...

— Туман убегает от солнца!

Из груди Павла вырвался вздох, он крепче стиснул плечи друзей:

— В гольцах светает!

Эни — мама.

Сошки — две длинные раздвигающиеся планки, соединенные на одном конце. Они служат упором при стрельбе, а при ходьбе — посохом. Эвенки не расстаются с ними никогда.

В отличие от христианских «рая» и «ада» у эвенков существовало единое понятие: низовья реки Энгдекит, или Большой реки, где находили пристанище души умерших.

Шуленга — старшина эвенкийского рода.

Длинноухими, т. е. зайцами, Гасан называл всех подчиненных ему эвенков.

Эвенки перевозили детей в берестяных люльках, притороченных к седлу. Было немало случаев, когда их теряли.

Эвенки были язычниками, и русским Миколкой они называли бога. Здесь имеется в виду то, что дочь Тэндэ и сын Гасана уже приняли христианскую веру.

Анугли — дословно — белые червячки.

У эвенков существовал обычай обмениваться юношами и девушками, достигшими зрелости. Мужчина, например, у которого нечем оплатить калым, договаривается с родителями своей избранницы об обмене. Если они дали согласие, то ему остается заручиться согласием своих родственников, у которых есть дочь на выданье или вдова, которая может «выручить» жениха.

Существовал у эвенков и другой обычай. Мужчина, также не имеющий средств выкупить жену (калым за невесту исчислялся обычно в стоимость оленя, сумма его приравнивалась 20—200 головам), может с согласия родителей отработать у них три года, и по истечении этого срока девушка становится его женой.

Тем и другим обычаем пользовались, как правило, охотники-бедняки

Дылача — солнце.

В витимской тайге существовало три эвенкийских рода: Чильчигирский, Большой и Малый Кандигирские, которые считали себя ее хозяевами.

Отстой — отвесная скала, на которой ищет спасения кабарга от преследования.

Не имеются в виду дряхлые старики.

Размер ясака приравнивался к шкурке соболя, которая по ценам 1900 г. стоила 40—90 руб. Отсюда и пошло: «равно шкурке соболя».

Династия князей Гантимуровых около трех веков господствовала над народами Сибири, последнее столетие — над эвенками Забайкалья.

По обычаю, Аюр и Тэндэ становились братьями.

В книге неразборчиво. – Примеч. вычитывающего .

Иногда рабочему выпадало счастье найти золото до промывки, прямо в шурфе. Это обычно крупные самородки. Найденное золото считалось его собственностью и скупалось компанией по казенной цене.