Владимир Корнаков - В гольцах светает

— Совсем большой Павел. Еще кушак надо...

Отец Нифонт сидел возле своей палатки, теребил скудную бороденку, вполголоса проклиная инородцев и призывая на голову Куркакана всякие напасти.

— Нетути Козьмы Елифстафьевича, дай бог ему многие лета, анафеме. Сгубил свою дочь. Разрази его бог да зачти грехи его великими стараниями для христианской церкви. Козьма Елифстафьевич сейчас бы достиг уважения к церкви у этого богомерзкого ирода, да укоротит его дни господь, как и косу, — вздыхал отец Нифонт.

Но Куркакан был невозмутим. Он сидел в нескольких шагах от палатки, всем своим видом выражая полное презрение отцу Нифонту и его Николаю-угоднику. Немного подальше полукругом сидели охотники. Сидели молча, сосредоточенно дымя трубками, поглядывая на опушку, что поднималась за палаткой отца Нифонта. Вот уже третий день длится томительное ожидание, хотя и ждать-то нечего. Рокочут, гудят Гуликаны, преграждая путь. Но заняться нечем: реки отрезали от озер, где можно промышлять крупного зверя, в тайге взбунтовались ручьи и ручейки, нельзя выйти на рыбную ловлю. Люди ждут. Часто кто-нибудь поднимается и, сопровождаемый гурьбой притихшей детворы, идет к реке. Возвращается хмурый: нет, волны Гуликанов не думают отступать!

Отец Нифонт от нечего делать считает и пересчитывает скучные лица охотников. Третий день он видит их перед собой, третий день продолжается безмолвный поединок с Куркаканом. Отец Нифонт исчерпал все свои возможности. Пробовал зазывать — не идут, выносил из юрты икону Угодника — не действует, гремел блестящими крестиками, которые собственноручно сделал из консервных банок, — не привлекают. И все Куркакан. Не зря он торчит здесь от восхода до заката!

Когда отец Нифонт сотый раз посылал в спину своего врага проклятия, когда уже подумывал о возвращении в Острог не солоно хлебавши, он увидел Аюра, который подходил к палатке с сыном на руках. Он имел торжественный вид, алый кушак перехватывал талию, подчеркивая праздничное настроение.

Люди зашевелились, спина Куркакана хищно выгнулась. Отец Нифонт, как разгоряченный рысак, нетерпеливо топтался на месте.

— Аюр, Павел и его крестник говорят «здравствуй» тем, у кого нет плохих мыслей на сердце! — Аюр поклонился сородичам, его примеру последовал Петька.

— Здравствуй. Мэнду. Мы всегда рады видеть тебя, — разноголосо, но дружно откликнулись люди. И, как колючая поземка, прошелестело одинокое ругательство:

— Буни...

— Люди сидят, как рябчики в большой дождь. Уж не пасут ли они бороду купца Черного, которой хорошо можно мести русскую избу? — подмигнул Аюр. Охотники заулыбались, но звонкий голос Дуко заставил их насторожиться.

— Ойе! Что говорит Аюр! Купец Черный, пожалуй, может рассердиться, если его бородой станут мести пол. Тогда ведь его лицо станет обгорелой кочкой и ему нечего будет гладить!

Аюр продолжал серьезным голосом:

— Я много ходил по русским деревням. Пожалуй, везде видел одно: когда русский косит, он оставляет маленький, не больше юрты, кусок травы «Миколке для бороды!» Борода Чудотвора станет длинной и густой, он будет радоваться и пошлет хороший урожай — так думают в русских деревнях. А когда приходят дни снега и ветров, люди идут на поле, срезают оставленную траву для веника, чтобы мести избу. Значит, они подметают бородой самого Миколки. Миколка не сердится, что его борода хорошо метет избу, а почему должен сердиться купец Черный? Разве его борода хуже Чудотвора?..

— Правильно! — воскликнул Дуко. — Купец Черный должен отдать свою бороду Миколке Угодителю, а то борода крестителя облезла, как хвост старой вороны...

Люди развеселились. Торжествовал и Куркакан. Взглянув на отца Нифонта, он злорадно хихикнул:

— Нифошка тоже имеет облезлый хвост на месте бороды.

Отец Нифонт уже не в состоянии был снести такого богохульства, торопливо засеменил навстречу Аюру. Проходя мимо Куркакана, он, не таясь, сорвал на нем зло.

— Ирод. Антихрист. В аду кипеть тебе. Коса твоя поганая дьяволу на потеху. — Он готов был подобное пожелать и Аюру, но тот обезоружил его безвинной улыбкой.

— Мать царя на небе! Сам отец святого? Павел идет в твою юрту, чтобы надеть маленький крестик.

— Антихрист, — осторожно буркнул отец Нифонт, громко добавил: — Николай-угодник благословит тебя, сын мой!

Напустив важный вид, священник проследовал мимо разъяренного Куркакана. За ним торжественно прошагал Петька, следом — невозмутимый Аюр.

Охотники понимающе переглядывались, с любопытством и опаской посматривали на Куркакана.

Крещение больше всего доставило удовольствие Петьке. По приказанию отца Нифонта он с важностью принял голого малыша и трижды прошествовал вокруг большого туеса, наполненного водой. Отец Нифонт тоненьким голосом тянул «Верую», Пашка отчаянно дрыгался, Петька строго выговаривал:

— Эха, Пашка. Почему ты не слушаешь голос Миколки? Он поет, как большой комар на ухо: и-иии, ууу-ууу, ииий...

Петька принялся старательно подвывать, чем рассердил отца Нифонта. Прервав пение, тот выхватил из Петькиных рук мальчонку и с излишним рвением начал его купать.

— Окрещивается раб божий Павел... Аминь.

— Пусть скажет Нифошка. — Петька дернул отца Нифонта за подол рясы: — Русский Миколка пьет воду из этого туеса?

— Цыц, — огрызнулся тот. Поймав лукавый взгляд Аюра, возвысил голос: — Окрещивается раб божий Павел...

Крещение кончилось без осложнений. Священник выстриг у малыша немного волос, и он вернулся к отцу. В палатку пробивался хриплый голос Куркакана. Аюр торопился, но отец Нифонт, нарочито мешкая, возился с блестящим крестиком, повязывая на шею Пашки алую тесемку, и, как бы между прочим, сердито бормотал:

— Для пользы ихней души стараешься, к вере христианской приобщаешь. Не разумеют того, что духи эти дьявольские — тьфу — грабят ихние же души. Слушают богомерзкие речи этого ирода с бубном... Вон как расходился, иродов сын. Разрази его, господи, — священник перекрестился. — Распояснил бы ты этим заблудшим, сын мой, истину, повернул бы к церкви православной, вразумил бы этого сатанинского выродка.

— Да, я буду стараться для Миколки, — с готовностью согласился Аюр, по-своему оценивая предложение отца Нифонта.

Первым, кого он увидел, выходя из палатки, был Куркакан, точнее — его согнутая спина. Шаман бормотал, выкрикивал, потрясая длинными руками.

— Великий Дылача пошлет плохое лето. Духи отвернутся от людей. Они послали смерть дочери Тэндэ. Она нарушила обычай тайги, стала женой по обычаю Миколки. Они пошлют голод в каждую юрту, кто зайдет к Нифошке. Голод и ночь! Они пошлют черные стрелы. Многим пошлют!.. Вот тебе, — костлявый палец Куркакана повис в воздухе.