Борис Екимов - Озеро Дербень

Вся округа и хутор лежали в снегу. Дербень-озеро застыло недавно и чернело среди белой зимы темным зраком с желтой опушью камыша.

— Давайте договоримся, — сказала мать, — как начнем разговор. А то все вместе да вразнобой…

— Думаю, письмом надо начать. Письмо я возьму и прочитаю. — Олег достал из кармана конверт, развернул листок и стал читать, словно декламируя: — «Ты не можешь вообразить, брат, до какой степени полон я ожиданием. Я тороплю время: вперед и вперед. Так мне хочется во Францию. Другие люди, другая земля — иной мир…»

— Да, да! — воскликнула мать. — Именно с письма! А потом отец должен… Рассудительно, спокойно, но все поставить на места: сегодня одно настроение, завтра — другое. Ты чувствуешь, как надо? — спросила она мужа.

Тот кивнул головой, завел машину.

Спустились с горы, подъехали к дому. А там, посреди двора, Алексей с Василием Андреевичем палили соломенными жгутами свинью. Обниматься и целоваться было не с руки. Алексей лишь мать чмокнул осторожно губами, отстраняясь, боясь измазать ее. А мужикам сказал:

— После будем здороваться. Давайте помогать.

И хоть помощники из приезжих получились не больно ухватистые, но дело пошло веселей. Еще дотемна обрезали сало и засолили, разделали тушу и подвесили ее в сарае. А в доме мать готовила из свежатины обед ли, ужин — в общем, еду.

Василий Андреевич к столу не пошел. Он понимал, что гости приехали не зря.

Сели за стол вчетвером. Дымилось пахучим паром горячее хлебово с печенкой, другим осердьем, луковой и чесночной остротой. Мужики хлебали до пота, молчком. Мать глядела на Алексея, он казался ей похудевшим и каким-то измученным, старообразным — с Олегом не сравнить. Она глядела, глядела, и, наконец, не выдержала, спросила с натянутой усмешкой:

— Ты мясо продавать будешь?

— Сами поедим, — мирно ответил Алексей. — Зима длинная. У меня там пять гусей висит. Не видала? Завтра лапши свари, с гусятинкой. Олег такого не ел.

Мужчины ели и насытиться не могли свежим хлебовом: тарелку, другую. Лишь матери было не до еды. Она поднялась, у окна пригорюнилась. Алексей оставил еду, подошел к ней и обнял.

— Ну чего, мама?.. Чего?..

Все было у матери продумано и готово: слова, доводы — все до мелочи. Но лишь обнял ее сынок, младшенький, непутевый, лишь приголубил — и разом вылетело из головы все. И она, заплакав по-бабьи, распустила себя, запричитала:

— Алешенька… Сынок… Ну чего ты надумал? Ты с ума сошел, Алеша… — Она целовала его, гладила голову, плечи и торопилась, глотая слова и слезы, высказать все. — Алеша… Мы понимаем… Смерть деда Тимофея, а потом ты здесь один. Зачем мы тебя оставили?.. Не прощу… Ты был один. Одиночество — мы все понимаем. Вот отец, вот Олег приехали. Разве мы тебе плохого желаем, Алешенька? Не порти себе жизнь. Бери эту девочку, слова не скажем, мы ее будем любить. Она будет с нами ждать тебя… Но, Алеша, не отказывайся… Слушай нас, слушай мать свою, и все будет хорошо. Ты никогда, слышишь, никогда ни о чем не пожалеешь… Уедем. Уедем отсюда… Алеша…

Поднялись отец и Олег.

Начиналось самое тяжелое.

Алексей поглядел в окно. Там валил белый снег. Теперь застывший Дербень посветлеет, белые воды его разольются широко, затопляя желтый камыш, рдяные талы, тополя, вербы, обережье и всю округу. До весны, до синего половодья.