Борис Горбатов - Донбасс

— А что, взрывы часто бывают? — жадно спросил Виктор.

— Да нет, бог милует! Иногда где выпалит, да это так… — старик засмеялся. — Это Шубин пугает…

— Шубин? Это кто ж Шубин?..

— Шубин? — засмеялся комендант. — Как тебе сказать?.. Брехня, конечно. Старики выдумали. Будто бродит по шахтам такое существо. Шубин называется, шахтеров пугает. В дальних выработках он проживает или в брошенных… Ну, кому встретится — тому, значит, скоро амба: завалит!

— Это что ж, бог такой шахтерский, что ли?

— Разное про него болтали… — уклончиво ответил старик. — Будто был шахтер такой в стародавнее время, по фамилии Шубин. Ну, и будто хозяин-то шахты и невзлюбил его за характер. Больно смелый шахтер был, характерный. Ну, и стал его хозяин утеснять. И так утесняет и этак. Ну, проще сказать, эксплуатирует человека, и все! А хозяин-то был немец. Тут прежде все хозяева немцы были, бельгийцы або французы… Иностранный капитал. Ну и так этот немец нашего Шубина прижал, что совсем шахтер с круга сошел: запил. И в куражном виде раз имел с хозяином такой разговор: «Ты, говорит, по какому праву пашу кровь шахтерскую пьешь?» А тот кричит: «Я хозяин! Я что хочу, то и делаю!» — «Ах, хозяин? — говорит Шубин. — Ну, так я тебе покажу, кто тут на самом-то деле хозяин!» И исчез он тут. Кто говорит — сам помер, а кто — будто полез пьяный в шахту и взрыв сделал. Всею шахту взорвал. И себя. Ну только вскорости объявился Шубин: там его видели, там… И где появится — сразу там взрывы, завалы, выбухи, наводнения… Это, — дядя Онисим значительно поднял палец перед собой, — это Шубин показывал, кто тут на самом-то деле хозяин! — Он засмеялся и от удовольствия даже головой покрутил.

— Ну, а теперь что же, бродит Шубин по шахтам? — шепотом спросил Виктор: он уже в Шубина верил.

— Теперь? — дядя Онисим хитро прищурился и подмигнул. — Ну, а как в семнадцатом хозяев-то прогнали, так и Шубин исчез. Значит, кончил свою упряжку. С тех пор и не видали.

— Вот черти! — засмеялся Мальченко. — У людей мифы как мифы: лешие, водяные, духи леса, воды, огня. А у них — пьяный шахтер!

— Нет, тут не пьяный шахтер, — сказал Светличный; он всю историю внимательно выслушал. — Ну, а ты, дядя, сам-то веришь в Шубина?

— Я? От спросил! — обиделся комендант. — Я и в бога-то не сильно верю, не то что в Шубина. Я не серый…

— А с Шубиным тебе-то самому встречаться не доводилось? — не смутившись, продолжал Светличный.

— И опять-таки глупый разговор! — рассвирепел старик. — Так как же я мог его встретить, как я и сейчас живой? Кто встретит — тому, значит, скоро амба! Конец!

— Ну вот, — усмехнулся Светличный, — а говоришь — не веришь…

Все расхохотались, поняв маневр Светличного.

Дядя Онисим молча встал и, ни на кого не глядя, пошел из комнаты.

— Обиделся!.. — прошептал Виктор и вдруг, горячо сорвавшись с места, побежал за стариком.

В этот вечер долго не ложились спать. Братченко опять принес из степи траву, молча разбросал по полу и лег на свою койку. Ничком.

«Значит, и он боится шахты!» — догадался Андрей. Хотел подойти к нему, заговорить, утешить — и передумал: у самого на сердце неспокойно.

Песен в этот вечер не играли. Виктор притащил все-таки дядю Онисима обратно. Светличный извинился перед ним при всех.

— Я не серчаю! — важно сказал комендант и через минуту уже рассказывал свои истории. Но Андрей не слушал. Лежал на койке и думал: «Значит, завтра!»

Утром комсомольцы сразу же оделись в шахтерки и чуни и стали непохожими на себя. Шахтерки были новенькие, ненадеванные ни разу; от них еще пахло сыростью склада. В них было неудобно и неуютно, словно сшиты они были не из брезента, а из древесной коры. Только Виктор говорил, что ему в шахтерке и хорошо и ладно; с еще большей радостью он влез бы в скафандр. Кепку он сразу же надел козырьком назад — подсмотрел у лесогонов; его и без того дерзкое, разбойное лицо стало совсем озорным.

За ребятами пришел десятник-старик. Посмотрел, почему-то вздохнул и махнул рукой:

— Ну, пошли!

Они потянулись за ним, как цыплята за наседкой, через весь рудник. «Теперь этой дорогой будем каждое утро ходить! — подумал Андрей. — Теперь это наша дорога…» Ему казалось, что все на них смотрят насмешливо.

— Ишь, чистенькие какие, хорошенькие! — сказала им вслед баба у «фонтана».

Десятник привел ребят в ламповую. Гуськом, один за другим, подходили к окошку комсомольцы, называли свое имя и получали лампу. Лампочки уже были заправлены и горели. Днем, на солнце, их свет казался жалким, робким и ненужным. «Ну что такая коптилочка может?» — со страхом подумал Андрей.

— Все получили лампы? — спросил десятник. Он был озабочен и неразговорчив, не то что дядя Онисим.

— Вы глядите! — строго сказал он. — В шахте от меня не отставать! Еще потеряетесь, бог вас знает!.. — Он сурово посмотрел на всех и сказал: — Ну, пошли!

Они пошли за ним через весь двор; потом стали подыматься куда-то вверх по крытой галерее. Здесь было полутемно. На оконных стеклах толстым слоем лежала угольная пыль. Угольная пыль была и на стенах, и на полу, и уже — на лицах ребят; Андрей почувствовал ее даже на зубах.

У ствола им пришлось подождать немного: клеть была внизу, в шахте. Здесь, в надшахтном здании, возилось несколько девчат-откатчиц. Они с любопытством и без стеснения рассматривали новичков и пересмеивались на их счет между собою. Шахтерские девчата — девчата смелые, разбитные, особенно когда их несколько, Виктор подмигнул им, они засмеялись.

Подошла клеть. С силой лязгнуло железо, так что Андрей даже вздрогнул. Рукоятчица, здоровая рябая баба, вытолкнула из клети вагонетку с углем. На ней мелом крупно было написано: «Привет, Нюра!»

— Эй, Нюрка! — закричала рукоятчица. — Получай письмецо! Заказное! — и толкнула вагончик. Он дрожа покатился по рельсам.

Откатчицы захохотали, а одна из них, вероятно Нюрка, смутившись, приняла вагонетку.

— Да ну его, надоел! — сказала она и, тряхнув головой, покатила вагончик дальше, на сортировку.

Десятник подошел к рукоятчице.

— Ты вот что, — озабоченно сказал он, — ты дай сигнал: осторожнее. Видишь, — метнул он лампочкой в сторону ребят, — кого везу.

— А что им сделается? — засмеялась рукоятчица. — Ишь, они какие! Их с ветерком надо. Вы, ребята, неженатые?

Но все-таки дала сигнал, какой требовал десятник: четыре удара о железо — осторожнее, гости!

Эти четыре удара прозвучали в ушах Андрея, как погребальный звон. Побелел не он один, совсем белым стал Братченко. И, заметив это, одна откатчица рассмеялась и лукаво запела:

— Ну, ты! — погрозил ей десятник лампочкой. — Входи, ребята!

Они вошли в клеть, как входят в холодную воду.