Алексей Кожевников - Том 1. Здравствуй, путь!

— Нет, это не пассажиров возить по червонцу с рыла и не водкой торговать по двадцатке литр. Нет!..

Разговор шел в духе острой шутки.

Явились Козинов, Гусев, Елкин.

— Что вы курите? — спросил Елкина Гусев.

— А что такое? У тебя перебой? Пожалуйста! — Елкин протянул коробочку с махоркой.

— Нет, вашего я не хочу, я пойду к Панову, у него… Дай-ка коробку! «Герцеговина Флор». Ха-ха! — В тоне Гусева зазвучало не шуточное. — Инженер получает спецставку и курит махорку, а шофер, извозчик — «Герцеговину Флор». Любопытно, сколь он выгоняет?

— Не выгоняю, а получаю двести рублей. — Панов начал злиться. — Ты выгоняешь!

— Нет, именно ты и вся ваша братия. Двести рублей ставка да рублей двести за то, что прогостишь у кумушек и ладушек, одним словом, за сверхурочные, еще рублей двести настрижешь с пассажиров, а сколь на водке наторгуешь, и подсчитать трудно. Вот и «Герцеговина Флор»!

— Ты поймал? — Панов начал наступать. — Видел у меня водку?

— Ловил и видал.

— У меня, мою? — Панов залился бранью.

К нему подскочил Козинов и крикнул:

— Я выведу тебя с собранья!

— Катитесь вы вдоль Турксиба! — Панов завернул словесную петлю и выбежал из палатки.

— А, крапивное семя, смылся! — Гусев сплюнул вслед Панову. — Ну, товарищи, начинайте! — Он придвинулся к председательскому столу. — Я сегодня говорить хочу.

Козинов сделал доклад. Вот его краткое содержание:

«Спецовкой рабочие обслужены только на пятьдесят процентов, жильем на семьдесят процентов, тридцать процентов занимают чужую площадь, то есть спят вдвоем на одном топчане или ютится чуть ли не под открытым небом. Завоз необходимых продуктов и товаров равняется шестидесяти процентам плана, составленного без всякой роскоши. Постоянный недостаток даже таких необходимых продуктов, как хлеб, мясо, сахар, махорка. От этого идет падение трудовой дисциплины, часто рабочие не выполняют норм, прогулы и отлучки рабочих на часок в кооперацию достигли угрожающих размеров. Первопричина всех неустройств — транспорт. Конная и верблюжья сила участка мала, слаба, и совсем уж отвратительно работают автомашины. Транспорт не доставляет участку своевременно всего того, что отпускается главным управлением».

Для характеристики автотранспорта он зачитал ряд документов.

АКТ

Мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт о следующем: шофер… недобрал полтонны груза, ссылаясь на неисправность машины, но по пути принял семь человек пассажиров, не имеющих никакого отношения к строительству, и, как говорили сами пассажиры, взял с них по три и по пять рублей.

Рапорт

Шоферы… каждую ездку из Алма-Аты привозят водку по пятьдесят и больше литров, хранят ее у грабарей, с которыми у них стачка.

— Видите, откуда пьянство и прогулы! Еще…

АКТ

Шоферы… без всякой нужды заехали в Талды-Курган и целые сутки пьянствовали с какими-то бабами. Когда мы их стали подгонять, они нас взяли в мат. Говорят, машины требуют ремонта. А к машинам за все сутки и не подходили. Напьянствовались, завели и поехали.

— Эти молодцы везли продукты. За сутки они могли бы сделать лишнюю ездку. Прикиньте: три машины, каждая по три тонны — потеря девяти тонн смертельно-необходимого нам.

— Ложь, брехня! — закричали из кучки шоферов. — Кто написал? Мы докажем…

— Закройтесь, саботажники! — гаркнул Гусев. — Не то еще знаем!

Козинов оглушительно загремел чернильницей по столу. Звонка, непременного спутника всех собраний, не было.

— Я читал без выбора, у меня таких документов целая папка.

— Чего маринуете? Давайте ход! — шумел Гусев. — Надо всех пакостников за ушко и на солнышко. Сами за руль сядем.

— Но этот я выбрал, назидательный документик. — И Козинов принялся читать:

Заявление

Есть такой рыженький, плюгавенький шофер Панов. Ездит по нашему участку на трехтонном грузовике. Он меня однажды чуть не заморозил, я после того вся изошлась чирьями. Ехала я из командировки. Дали мне записку к этому плюгашу. Поглядел и говорит:

«Вечером выедем».

Почему же вечером, нельзя ли пораньше?»

«Нельзя, надо взять горючего и машину попробовать».

Вечером выехали. Он в кабине, я поверх груза. Запомните: дело в мороз, а я в одном пальтишке и без валенок! Отъехали мы километров двадцать, и вдруг машина начала тыркать. Потыркала и остановилась. Фонари погасли. Захлестнуло нас теменью. Мне холодно стало, я и спрашиваю:

«Скоро поедем?»

«Совсем не поедем».

«Как же так?»

«Машина испортилась, не везет».

«Я без валенок, замерзну».

«Зачем мерзнуть, иди в кабинку!»

И, подлец, открывает дверку. Я ничего такого не подумала — и к нему. Он, стервец этот, достает вино, закуску, стакан, наливает и говорит:

«Давай погреемся, может, сутки простоим».

Я уперлась, а он уговаривает:

«Глупости, дуришь, девка».

Мне здорово зяблось, и я выпила маленько, прислонилась в уголок и заснула.

И вот чувствую, что схватили меня за шею, и слюнявые губы тычутся мне в щеку. У меня сна как не бывало. Гляжу, шоферишка жмется ко мне, расстегивает пальто. Я его раз в морду!

— Правильно! — одобрил Гусев.

«Чего дерешься, дура! Это же я», — и снова подбирается. Я его другой раз в морду».

— Молодец девка!

«Будь он посильней и потрезвей немножко…»

— Чего там, громче читай! — потребовали шоферы. Козинов ударил чернильницей и объявил:

— Все понятно…

«Еле-еле отбилась я, и на ящики. Холодище там, ветрище, снег… Схватила пустой бензиновый бак и жду.

«Тепло? — спрашивает он. — Дура, чего тебе стоит? Чай, не девка! Ну, мерзни!»

Часа три выстоял, потом завел мотор и поехал».

— Как вам, товарищи, нравится? И это не единичный случай.

Прения были бурны. Гусев требовал сокращения всех шоферов, замешанных во вредительстве, обвинял администрацию и рабочком в мягкости.

Шоферы защищались, выдвигая в свое оправдание лень, пьянство, прогулы других:

— Не мы одни такие, много и кроме нас.

Слово взял Козинов.

— Скверно, товарищи! Поковыряли друг друга, и грешищ у всех оказалось — не вычерпаешь экскаватором. После этого стыдно и рабочим-то называться.

— В администрацию захотел? — выкрикнул появившийся Панов. — Ну и катись, скатертью дорожка!

— Товарищ Панов, блюди очередь. Теперь моя. — И Козинов продолжал: — Лень, рвачество и чуть ли не насилие над людьми, над женщинами. Нигде нет такого, ни на одном заводе, голову свою ставлю на заклад.

И снова голос Панова:

— Можешь не ставить, никому не нужна твоя корчага.

— Да уймись ты наконец, перестань гавкать, чудовище с большой дороги! — потребовал от Панова Гусев.

— Оттого, что мы — чертова даль, понабрались к нам всякие фрукты и ягодки. Пойди выясни, кто каков. Пока выясняешь, он нагрохает таких фортелей-мортелей — за волосы схватишься. Самоочищение, товарищи, требуется, полка сорняков, кой-кому надо показать пролетарскую черту оседлости, за нее чтобы и окурка бросить, сплюнуть не мог. Мы уже отдирали коросты, а всех не отодрали. Сейчас отдерем, не пощадим ничем, и получится — пролетарское-то ядро не так плохо. Грязь, она всем в глаза прет, от водки за пять шагов вонь слышна, лень по походке видно, а энтузиазм, порыв строительный не скоро разглядишь. Когда его в счетной части в цифры да проценты переведут — тогда и увидишь. Энтузиазм на улицах не орет о себе, в грудь кулаком не стучит… «Я, мол. Я. Подать мне орден Трудового Знамени». А он есть.