Алексей Кожевников - Том 1. Здравствуй, путь!

Толпа держалась, как замороженная, лишь в кучке взрывников шебаршились шутки, и с лица на лицо перепархивали усмешечки по поводу не в меру взволнованного прораба.

Орудийный залп. За ним несколько разрозненных, догоняющих друг друга выстрелов. Из глубины ущелья выскочил коричневатый столб с лохматой головой, будто прикрытый бараньей шапкой, и начал подниматься к небу.

Он вырос до макушек самых больших утесов и остановился, потом на все стороны поклонился лохмами головы и с грозовым шумом свалился обратно в глубину ущелья.

— Пре… пре… красно! — выдохнул Дауль и разжал онемевший кулак.

— Мышиная грызня, волынка, — отозвался ему заливистый, насмешливый говорок. — Стариковский…

На последнее слово толпа ответила долгим хохотом.

Дауль, почуяв обиду, как рассерженный гусак, вытянул шею и зашипел:

— Кто, кто, кто это сказал? Ка-ка-кой это-то мастер нашелся? — У Дауля была затрудненная прерывистая речь с ненужными повторами, длиннотами и недомолвками. — Я най-ду-ду хулигана. Я е-го в дру-гой рраз в шею!

— Я сказал, — старший взрывник Петров хлопнул ладонью о ладонь, — и говорю: грызня, крысиные бирюльки. Экскаваторы, компрессоры повыдумали, а во взрывном дело все пшик да пшик.

Осматривали дробление. Местами камень был измолот в пыль, местами лежал тонными глыбами.

Петров стучал в глыбы сапогом и, оглядываясь на прораба, горячился:

— Это куда? Экскаватор глотать не станет. Снова бурить, рвать?

— Бу-бурить. А ты, ты каб-лу-ком-ком хо-хо-чешь?

— Вот тебе пыль, вот тебе глыба. Мало ли сил ушло на пыль! Эти бы силы да на глыбы!.. — Петров уперся в Дауля красными воспаленными глазами. — Не одинаково бьет. Стреляем в небо, как в дырку.

— Ты не до-до-волен?

— А какой дурак доволен?

— Я, я, к при-ме-ме-ру.

Петров развел руками: что, мол, поделаешь с тобой, если не вышел умом.

— Кол-дун-дун, за-но-зза, — прошипел Дауль и, вполне довольный взрывом, но столь же недовольный поведением Петрова, поспешно ускакал в строительный городок.

За ночь бригада добровольцев из молодежи расчистила путь, кое-где заваленный и покорябанный взрывом, а с первым светом двинулся на работу экскаватор «Марион». Он полз на двух широких гусеницах, напоминающих степных удавов, окрашенных ржавым цветом песка. На спинах гусениц плясали длинные, как кухонные ножи, языки пламени, вырывавшиеся из топки. Сильный прожектор, укрепленный на лобной части кузова, точно единственный глаз мифического циклопа, ошаривал дорогу. Из трубы валил черный нефтяной дым и волнистой гривой повисал на соседних скалах.

Экскаватор остановился у раздробленного навала, острием прожектора пощупал ворох камней и гукнул отрывисто, повелительно. Два писклявоголосых, по-воробьиному серых и по-воробьиному же торопливых тепловоза придвинули к нему по узкоколейке составы вагонеток с разливистыми утробами. Рабочие поднатянули рукавицы, крепче схватились за рули и рычаги управления, за лопаты.

Из экскаватора, примешиваясь к дыму, забил фонтаном белый пушистый пар и, окрасившись отблеском утренней зари, образовал над машиной подобный цветку нарядный зонт.

Раскрытая пасть экскаваторного ковша с хрустом вгрызлась в россыпь гранита, захватила толику с кубометр, захлопнулась с лязгом, приподнялась и ссыпала породу в вагонетку. Через несколько минут тепловоз с нагруженным составом укатил из ущелья в утренне голубой простор степной равнины. Вместо него встал под погрузку другой состав. И так, чередуясь, тепловозы то подбегали к экскаватору, то убегали от него.

— Как, все ладно? — крикнул экскаваторный машинист тепловозным.

— Ладно.

— Тогда, ребята, жми!

Чумазая семья машин дружно растаскивала разбитую аммоналом породу и сооружала насыпь. Экскаватор, как голова трудового коллектива, задавал темп и устанавливал порядок; без устали опуская и поднимая ковш, внимательно следил за мелюзгой, указывал ей места и поторапливал ее, на всякую неисправность сердито покрикивал гудком, на злостные нарушения дисциплины заливался долгим, до хрипоты, воем. Мелюзга старательно суетилась, бегала во всю прыть своих маленьких колес и наперебой успокаивала папашу.

Люди были неприметны: экскаваторный машинист сидел в утробе машины, у тепловозных только изредка показывались в оконцах потные лица; смазчики и кочегары, рабочие при вагонетках и рабочие пути, убиравшие потерянную вагонетками породу, послушно, молча выполняли волю машин. Не слышалось ни брани, ни болтовни, разговаривали только гудки и исключительно о деле.

Пришел взрывник Петров, мельком, равнодушно взглянул на толковую хлопотню машин, на букет пара, впитавший в себя все оттенки горного рассвета, и пробрался к экскаваторному машинисту.

— Доволен породой?

— Постыдился бы говорить такое слово! — упрекнул его машинист. — Вы там корежите чертовы глыбы, а я тут лопай их. Самих бы вас заставить глотать ваше крошево.

— Да-а… — Петров почесал горло, будто и впрямь ему предстояло глотать камни. — Ты мне без арапа. Вашему брату, как ни разбей, все крупно. Ты мне по сути, я это для дела узнаю.

— Зря трепаться и нам некогда. — Машинист подвел ковш под одну из крупных глыб. — Ее взять — волынка, на вагонетку опустить, чтобы не пробила, — другая. Видел? Иди и крути хвост кому следует!

— Не ярись. Будет время, поработаешь всласть, — утешил Петров машиниста, весело свистнул и ушел.

Петров, лет пятнадцать провозившийся со скалами, как говорят рабочие, «парень стажный», считал, что взрывное дело отстало и нуждается в революции. Впервые такие мысли у него появились в Дагестане при переделке горных троп в колесные аробные дороги. На Турксибе они окрепли и сделались таким же постоянным и неизбывным его спутником, как синий рубец под правым глазом — остаток излишней храбрости при работе. Сухощавый, немного колченогий, но быстрый на ногу, Петров постоянно торчал на выемках и в ущельях. Либо у разбитого массива, либо около экскаваторов и компрессоров, либо перед утесами и скалами, которые и разбивать-то совсем не нужно. Похмыкивает, похмуривается, встретит человека, непременно удержит и выскажется:

— Рвем, называется. Так, што ли, рвать надо? К примеру, в этом ущелье проколупаемся год-полтора, а по делу, по тому, как жизнь требует, два месяца бы…

Он был широко известен по участку. Одним его постоянное разглядыванье скал казалось чудноватым, и они называли его колдуном. Взрывники считали его «парнем с мозгой», но недолюбливали. Им не нравилось, что он подсмеивался над привычной системой работы.

— Ты портишь нам марку, — не раз выговаривали ему товарищи. Если уж сам старший взрывник считает нашу профессию дрянью, то другие подавно. Погоди, сбавят расценки — за дрянь и плата дрянная.