Алексей Кожевников - Том 1. Здравствуй, путь!

По ущелью горели костры. Работающий экскаватор до половины видимой степи отбрасывал тень своего хобота. Бойкие тепловозы перемигивались огнями. За поволокой вечерней темени перезванивались лопаты, перекликались люди, и эхо по многу раз повторяло каждый звук и шум.

— Если вас не устраивает социализм, зачем вы служите ему? — спросил Елкин Леднева.

— Он хозяин, оплачивает мой труд. Симпатизировать своему хозяину отнюдь не обязательно. По логике самих же социалистов, между хозяевами и работниками, как правило, антагонизм и непониманье.

— Тогда я не признаю вашей обиды на неравенство, вы сами создали его.

— Нет, меня оттолкнули и продолжают отталкивать, постоянно напоминают, что я — служка.

— Первого мая, всего-навсего через десять месяцев, здесь пройдет первый поезд — так сказать вестник возрождения. Советую через пять лет снова приехать сюда, и вы получите полнейшее удовлетворение за все неприятности, лишения, за весь ваш труд. Здесь, на этих безнадежных песках, будет вода, зелень, фабрики, заводы, песни. Приедете и будете радоваться, что вы подготовили все это, что благодаря вашим усилиям полощется в прохладном арыке этакий загорелый, упругий карапуз. Карапуз этот уже утвержден Госпланом, и на него отпущены деньги. Мы — своего рода Колумбы. Он Америку пристегнул к мировому круговращению, а мы открываем для жизни тысячи мертвых километров. Кому придет в голову судить Колумба? Так же нельзя судить и нас. Мы заранее оправданы. Кто недоволен, не радуется, что он делает это дело, тот, извините за резкость, ничего не понимает, не видит вперед ни на шаг!

Был поздний час ночи. Вечерняя смена кончила работу, разошлась по домам. Все поужинали и заснули. Не спали только Елкин и Леднев, бесцельно, ради одного разговора, бродившие около речонки. Да Гонибек припутался к ним, точно стал начальником или профсоюзным деятелем и вместе с повышением получил неограниченный рабочий день. Он сидел у речонки, задрав лицо к небу, играл на домбре и пел. Петь — слабость Гонибека, петь о всяких пустяках, даже о том, что шоферы привозят водку, а Козинов ловит их. Что поделаешь, если все в душе Гонибека откладывается песней!

Елкин с Ледневым подошли к нему, остановились.

— О чем ты все поешь? — спросил Елкин.

— Песню пою.

— Каждый день и все одну песню?

— Она длинная, как дорога. Второй год пою, — похвалился Гонибек.

— Вот не слыхал таких. И когда кончишь?

— Не знаю. Сперва ты кончай строить дорогу, потом я кончу песню.

— Вон как, интересно. Ну, пой! — Елкин похлопал Гонибека по плечу. — Пой! Пой!

Когда инженеры вернулись в юрту, Елкин сказал в телефон:

— Станция! Дежурная, вы состоите в хоровом кружке?

— Да. Но мы все никак не можем спеться: уходят, приходят. Я подтолкну, и в самом деле давно пора сделать что-нибудь.

— Вы знаете Гонибека? Так вот у него есть песня, которую он поет уже два года. Возьмите его в кружок, до конца строительства будете обеспечены сольным номером.

Телефонистка начинает смеяться. Инженер слушает ее и думает: «Молодость, как тебе мало надо».

Затем он оборачивается к Ледневу и закругляет неоконченный разговор:

— Этот Гонибек — бригадир у казахов землекопов, полуграмотный, темный человек, попросту — дикий наиб. Так вот он складывает песню «Здравствуй, путь!». Приветствует все, что совершается здесь. А ему досталось куда больше, чем нам! За год-два он проделал столько же, сколько мы сами вместе с нашими отцами и дедами, перескочил из пастушеского строя в мир индустрии, понял и принял его.

— Ничего не понял, попросту идолопоклонствует, — с нервным смехом вставил Леднев. — Все приветствовать глупо, это может только идолопоклонник, дикарь…

— Ошибаетесь! Не дикарь, а человек, умеющий глубоко мыслить и чувствовать. В мир для жизни рождается новая страна, да еще его родина, и может ли он не говорить ей «здравствуй!» только потому, что роды с болями? — Елкин скользнул глазами по лицу Леднева, заметил презрительную складку губ и закончил: — И он, этот дикий наиб, выше многих из нас, ценнее. И не удивляйтесь, если его поставят над нами! Можно его презирать, осмеивать, но отказать ему в праве на первородство, на руководящую роль в жизни — нельзя!

— Вас бы в прокуроры республики, — сострил Леднев. — Я могу на многое возразить… Но в следующий раз, сегодня вы не захотите понять, а со временем, быть может, я и достучусь до вас.

На рассвете отремонтированная машина подкатила к юрте Елкина и пеньем сирены разбудила инженеров. Елкин откинул одеяло, протянул Ледневу руку:

— Я надеюсь, коллега, что дело у вас пойдет по-хорошему!..

— Разумеется, — буркнул Леднев.

В это время раздался скрипучий рев многих верблюдов, принесших саксаул. В открытую Ледневым юрту вдруг зашагнул Николай Грохотов и сказал сперва Елкину:

— Считайте меня уволившимся! Дела и деньги приняла жена.

Потом сказал Ледневу:

— И вы считайте уволившимся. Уезжаю на северное строительство.

— Почему, что случилось? — спросили инженеры в один голос.

— Распарились, — сказал нехотя Грохотов.

— Что, что? — встревожился Елкин, не понимая, к чему тут слово «распарились».

— Ну, развелись, — уточнил Грохотов и ушел.

— История… — пробурчал Елкин. — Как-то от этого почувствует себя наш саксаул?!

— Глупо, глупо! — Леднев повернулся к Елкину. — Я потом расскажу, из-за чего этот парень… В общем, расстроилась жизнь двоих очень порядочных и симпатичных людей. Жизнь подчас выкидывает удивительные фортели.

Еще раз взмахом руки попрощался с Елкиным. Машина темным жужжащим волчком умчалась в гулкую трубу Огуз Окюрген.

Бурильный молоток не машина, а инструмент, и бурильщик еще не машинист, а рабочий. Тансык же хотел обязательно стать машинистом многих разных машин и, овладев буровым делом, стал ежедневно донимать Гусева:

— Когда же, скоро ли будут курсы?

— Не знаю, идет переписка с главным управлением.

По слухам, курсы где-то уже были, но для участка Айна Булак предполагалось открыть свои, и шли длинные разговоры устно и письменно, в каком пункте, на сколько душ, по каким профессиям.

Гусев и сам не мог дождаться, когда они откроются. Строительство расширялось, требовались рабочие разных специальностей. В аулах набирались новые партии казахов. С ними повторялись заново все осложнения и неурядицы: разговоры об оплате, выработке, уходы с одеждой, угон лошадей. Опыт пробывших на дороге год и больше мало влиял на новичков. Каждый из них заново повторял все ошибки и заблуждения, пройденные старыми кадрами.

Не дожидаясь курсов, решили применить те меры, которые наметили в начале строительства, и в первую очередь прикрепление неопытных к опытным. Часть новичков казахов зачислили в старые казахские бригады, прочих разбили на группы и дали им инструкторов из опытных рабочих. Отобрали десять человек казахов, наиболее старательных, сообразительных, и отдали в ученичество к машинистам компрессоров и экскаваторов.