Алексей Кожевников - Том 1. Здравствуй, путь!

— Сам Бубчиков. У него и растяжка и костыльная бойка, — все горит в руках. Не веришь — попробуй выпей, увидишь сам, как он засучит рукава.

— А куда мне, если выгонят?

— Уезжать либо воровать. Только это.

— Почему? Вон сколько работ везде.

— И все они касаются до Бубчикова, он ничего не даст. Его лучше не сердить.

И Грохотов поопасался сердить. На примере других он вскоре убедился, что самая лучшая борьба с пьянством — не торговать вином и не допускать выпивших к работе.

Еще от Балхаша он послал в Айна-Булак запрос о жене, чтобы при первой возможности поехать на мировую с ней.

Укладка пришла на станцию Мулалы, где уперлась в непроходимый Мулалинский каньон. Здесь всем укладчикам дали полуторамесячный отпуск.

Ответа на запрос Грохотова не было. Он повторил запрос и в ожидании ответа поступил шофером на постройку моста через Мулалинский каньон. Туда же каменщиком поступил и Стрельников.

С очередной почтой пришел ответ: «Заготовляет саксаул», подписанный Оленькой Глушанской. Она на запрос Грохотова наткнулась при разборке почты, которая в Айна-Булаке обыкновенно производилась артелью: почтарь, его жена и все мелкие служащие конторы.

Грохотов заявил об уходе.

— Что? — Огромный, громоголосый, похожий на гвардейского генерала, прораб нехорошо выругался, затем извинился перед машинисткой, достаточно привыкшей к его срывам, и обрушился на Грохотова: — В такое время?! Где я возьму шофера, из пальца высосу? Останешься!

— У меня семейные дела.

— Никаких семейных дел, никаких семей знать не могу! Вон… — Прораб кивнул за окно на песчаный косогор, всхолмленный могилами под деревянными крестами и пятиконцовыми звездами: — Все семейные дела! Сколько ребятишек закопали, а люди не бегут.

— Я тоже закопал. Жену терять не хочу.

— Не потеряешь. Мы напишем ей, потерпела бы.

— Не надо, я сам — грамотный.

Через площадь, мимо толпы с пустыми ведрами и стада верблюдов, коней, баранов, ожидающих, когда скупой засолившийся колодец даст воду, Грохотов прошел к строящемуся мосту.

Натужно гудели автомашины, подвозившие камень. Глухо кашлял локомобиль на электростанции. Кран с визгом цепей и торопливым говорком колесиков подавал белые каменные плиты на средний устой, который двадцатиметровой башней поднимался с темного дна оврага. Каменщики, привязанные веревками, стоя на узком хомуте, обнимающем устой, укладывали плиты.

Со стороны работа напоминала трюковый номер и цирке, да и по существу постройка Мулалинского моста была сложнейшим и рискованнейшим трюком. Было не из чего сделать леса вокруг устоев, а сроки подгоняли, и один из плотников придумал заменить леса хомутом. Были нужны воистину акробатическая ловкость и геройская смелость, чтобы держаться на узеньком хомутике, обнимающем высоченный устой. И не только держаться, а еще делать тяжелую, точную работу — каменную кладку под рельсовый путь.

Грохотов повернул к площади, оттуда к мосту и снова к площади. Он не знал, куда ему качнуться, как баланс, уравновешенный до предельной точности.

На мосту отработалась первая смена, рабочие гулкошагой толпой двинулись к домам. Они догнали слоняющегося Грохотова, и Стрельников, хлопнув его тяжелой рукой по спине, спросил:

— Чего шляешься?

— У меня отдых.

— Не ври! Отдых — лежал бы где-нибудь. Заходил, не иначе… жена.

— Как по-твоему, ехать, не ехать?

— Зовет?

— Нет.

— Набиваться не стоит, будешь подлизываться, она задерет нос.

— Ты погоди, не горячись! — Грохотов оттянул Стрельникова в сторону от дороги. — Жена моя — не просто жена, а можно сказать герой. Саксаул, пустыня. Упускать ее я не хочу. С ней, брат, так просто: приехал, чмокнул, хлопнул — ничего не выйдет. Ее, брат, завоевать надо. Из-за этого я и шел на укладке. Она скажет: «Пустыня, ураганы». И у меня — пустыня, ураганы. Она скажет: «Змеи, скорпионы, фаланги — сплошь черная смерть». И у меня было предостаточно этих гадов. Она скажет: «Гонял где-нибудь машину и пьянствовал». Я ей: вот похвальный лист от Бубчикова и трезв, прям, как столб. У нее большие козыри, а мне перебить ее надо. Ну, твое слово?

— А раз так… — Стрельников притопнул. — Забавная бабка, право, забавная! Ты ей никаких навстречу. Сама прибежит. Ты козыри загоняй! Сиди здесь и загоняй! Побежишь за ней, она и скажет: «Люди работают, а он бабу разыскивает». Она — герой, а ты ей — двойного героя. Она, может, всю и штуку-то разыграла, чтобы тебя испытать.

Грохотов остался, Шуре же написал коротенькое письмо, что пить бросил навсегда и живет в Мулалах. Потом, вспоминая письмо, он радовался, что поступил именно так, как нужно, без мальчишеской погони, без унизительных упрашиваний, а с достоинством взрослого и независимого человека.

Леднев писал Елкину: «Уважаемый коллега! Я помню экзекуцию, которую в прошлый раз Вы учинили надо мной. Вам я готовлю ответную. А предмет настоящего письма иной — «лесная панама» [2] «Панама». — При строительстве Панамского канала, начавшемся в 1881 году, международными дельцами были расхищены значительные суммы, отпущенные на его сооружение. В результате возник так называемый «панамский кризис» и строительство канала надолго прекращено. С тех пор всякое крупное жульничество стали называть «панамой». , «вредительство» на одном из северных участков.

Напомню обстоятельства этого дела, хотя Вы не можете не знать их. В поисках разрешения лесной проблемы один из работников северного строительства задумал осуществить великолепный, но рискованный план: заготовить лес в одном из почти недоступных ущелий.

Будьте внимательны! Ущелье с прекрасными, неисчерпаемыми лесными массивами. Между ним и трассой, куда нужно подавать лес, шестьдесят — семьдесят километров непролазных, немыслимых скал. Как будто нет никаких надежд, махнуть рукой, поскрежетать зубами и оставить лес в покое!! Но в ущелье есть небольшая речка. Она в своем нормальном состоянии слишком немощна, чтобы доставить треть-четверть потребного леса. Но ведь есть весна и половодье, есть способность у здешних речонок от весеннего таяния и от таяния ледников вспухать до размеров грандиозной силы. Ставка на половодье. Отсюда начинается риск.

Справки, взятые у местного населения, подтверждают, сто речка бывает рекой, подтверждает это и обследование берегов.

Но казахи склонны к преувеличениям, они фантасты и патриоты, все свое им кажется в самом лучшем виде. А разливы в горных условиях слишком капризны.

Риск несомненный! Но и могущие быть выгоды при удаче неисчислимы. И нужда в древесине зла. Убытки при неудаче — тысяч триста — четыреста, максимум — полмиллиона. А разве не бросали мы сооружения миллионных стоимостей? А разве не рисковали Вы сами совсем недавно, когда взрывали утес, когда выбирали Огуз Окюрген?! И человек ставит полмиллиона.