Алексей Кожевников - Том 4. Солнце ездит на оленях

— Ну как? — спросил Максим, когда Колян вернулся от Ксандры. Втайне старик надеялся, что отказ выйти замуж она переменит на согласие: ведь девушки так же непостоянны, как ветер.

— Жива, здорова.

— Это я знаю без тебя. Говори самое главное!

— Что, Максим?

— Свадьба будет?

— Нет, не будет.

— Не хочет. Вот упрямая девка. — Максим, кряхтя, начал подниматься с пола. — Я пойду поговорю с ней.

— Не надо, — запротестовал Колян. — Я не хочу больше свататься.

— Вот и пойми вас, молодых: то хочу, то не хочу. — Старик опустился обратно на пол.

— Да, не хочу, — повторил Колян.

— Разлюбил? Нашел другую невесту?

Колян не стал объяснять, что сватовство к Ксандре всегда смущало его и посватался он от недомыслия. Теперь одумался и даже рад, что Ксандра оказалась недоступной, как солнце. Хорошо, когда у человека есть солнце.

Некоторое время, как все кругом, Колян пас оленей, охотился, рыбачил, добывал дрова, пил много чаю, подолгу сидел без дела, глядя в пламень камелька. Но если другие были вполне довольны, такой жизнью, то у него с каждым днем росло желание переменить ее. Он не видел никакого смысла оставаться в поселке. Школа, Ксандра вполне обходились без него. Максим еще не нуждался в большой заботе, и ему охотно помогали соседи. А у Коляна уже выросла потребность в больших заботах и больших думах.

Он не перестал любить Ксандру, но понял, что любить можно и в разлуке, совсем нет надобности постоянно быть возле любимой: солнце и вдалеке прекрасно.

Он решил уехать. Попросил сестру Мотю и Оську приглядывать за Максимом и его стадом. Своих оленей забирал с собой.

Перед выездом зашел в школу и сказал:

— Ксандра, мне ничего не надо. Я поглядеть на тебя. Можно? Ты работай, работай!

— Можно и поговорить, у меня не такое уж неотложное дело. — И она отодвинула стопку ребячьих тетрадок.

— Я зашел сказать одно слово. Прощай!

— Ты куда?

— Искать камни.

— Когда вернешься?

— Когда станет тоскливо.

И ушел. Она не успела сказать что-либо напоследок.

До весны Колян собирал камни по берегам и руслам незамерзающих рек, по обнаженным горным кручам, где не мог держаться снег, выменивал в поселках, затем свез их в Хибины геологам. Там камни рассортировали, одни переложили в геологические ящики, другие вернули Коляну. За труды ему дали много денег.

Он проработал у геологов с месяц, потом они отпустили его в экспедицию гидрогеологов, которые считали, меряли, заносили на карту лапландские озера и реки и больше нуждались в проводнике, чем геологи.

В начале зимы гидрогеологи уехали домой: старшие учить, а младшие учиться. Коляна оставили в Мурманске.

С ним были олени, и ему предстояло либо вернуться в Веселые озера, либо искать зимнюю экспедицию. Он пошел к Крушенцу, у которого всегда были поручения с выездом на оленях: отправить агитбригаду, лектора, новые книги в библиотеку.

Крушенец куда-то торопился и встретил Коляна уже на ходу.

— У тебя какое дело? — спросил он. — Срочное или может потерпеть до завтра.

— Совсем нет никакого дела. Вот пришел просить. Я стал совсем безработный.

— В таком городе, в такое время безработный? — удивился Крушенец. — Выдумываешь, парень. Ты пешком или на оленях?

Колян сказал, что оленья упряжка ждет у крыльца.

Крушенец сел в нарту, взялся за хорей и сказал:

— Я буду править оленями, маленько прокачу тебя и покажу город.

По берегу залива тянули куда-то железнодорожную ветку. В порту товарные вагоны и платформы, грузовики и конные подводы подвозили к кораблям лес, каменный уголь, увозили рыбу, ящики с товарами.

В другой стороне города экскаваторы рыли котлован для большой постройки, а вездеходы по первобытному бездорожью перевозили строительный материал.

— Видишь, сколько работы! Выбирай любую!

Иногда он приостанавливал оленей и спрашивал рабочих:

— Вам нужны люди?

Везде говорили, что людей не хватает.

— Слышишь? А ты о безработице… И Мурманску строиться еще долго-долго. И потом будем ставить новые города, заводы, тянуть всякие дороги.

— И везде станет, как Мурманск? Везде переведутся олешки? — встревоженно спросил Колян.

Оба задумались. А пораздумав, Крушенец продолжал:

— И об оленях не тревожься, они всегда будут. Это наши золотые помощники: им не надо ни дорог, ни бензина, даже санок. Они на хребте могут носить хоть груз, хоть человека.

Эта похвала оленю окончательно успокоила Коляна.

— Понял, все понял, — сказал Колян и попросил дать ему теперь же какое-нибудь оленно-ездовое дело.

Крушенец пообещал:

— Будет. Приходи завтра.

На этот раз надо было повозить по Лапландии одну старушку, которая уже с полнедели, заходя раз по пять в день, надоедала ему: отправь да отправь!

— Вот, знакомьтесь! — Крушенец назвал вошедшую к нему сильно седую, но с моложавым лицом старушку длинным, замысловатым именем, с которым даже он, ловкач на язык, едва справился, будто прочавкал ногами по болоту: — Феоктиста Мартемьяновна Долгополова, московская фольклористка.

— Ой-ой! — не удержался Колян от удивления и паники.

— А мы сделаем попроще, все-все долой, оставим только бабушка Московка, — предложила бойкая фольклористка. — Это годится?

— Бабушка Московка, — повторил Колян отчетливо.

— Замечательно, лучше не надо. Перейдем к другому. — Московка сказала, что ее надо провезти по лопарским поселкам.

— Куда?

— Везде, куда можно проехать.

— Что будем делать? — спросил Колян.

— Сказочки, песенки слушать.

— А делать что? — повторил Колян: сказочки, песенки он не считал работой.

— Что услышим, будем записывать.

Слово «записывать» объяснило Коляну важность затеи: для него записывание, вообще всякое писание было трудно, и он считал его серьезным делом.

Добившись согласия прокатить ее по Лапландии, сухонькая, нетерпеливая Московка попрощалась с Крушенцем и бойко повела Коляна к гостинице, где остановилась. По пути жаловалась, что ей надоело в городе. Несколько лет, всю бездорожицу, какая была в революцию, гражданскую войну и разруху, она просидела безвыездно в Москве. А человек она и по рождению, и по привычкам, и по любви деревенский. Считаясь московской жительницей, главное время проводит в деревне. И еще пожаловалась:

— Напрасно считают меня старушкой-бабушкой: я ведь не шибко стара, только седовата преждевременно. А душа у меня совсем молодая, даже детская, больше всего на свете люблю сказки, — и начала выспрашивать, любит ли сказки Колян, умеет ли баять, сказывать их, затем пристала: — Ну, расскажи хоть одну, хоть самую махонькую!

Получилось действительно как у детей: шли по людной городской улице и, не стесняясь ничем, Колян сказывал свои любимые сказки про медведей.