Алексей Кожевников - Том 4. Солнце ездит на оленях

О себе: утром надо бежать. Какая жизнь без мяса, без рыбы?.. И какой сон, когда с одной стороны кашляют, с другой — храпят чужие люди, а своя лайка где-то внизу, в углу?.. Дома Колян часто спал рядом с ней.

Утром казарму разбудил железный грохот — это сторож бил кулаком в таз, в каких приносили похлебку. Вставали нехотя, с бранью, умывались кое-как, а некоторые совсем не умывались. Вода была ледяная, из Имандры, к умывальникам длинные хвосты. Затем принесли хлеб и овсяную похлебку.

Принесли и на Коляна — контора уже сообщила о нем кухне, — его приписали к десятку дроворубов и назначили развозить по казармам дрова.

Несколько человек отказались вставать, сославшись на головную боль. Их отвели в больницу.

На первый раз Коляну дали провожатого — уже знакомого сторожа при казарме. Проводив всех, они закрыли казарму на замок и пошли запрягать оленей, затем поехали в лес к дровосекам. На каждом шагу было новое, незнакомое Коляну. Вот под конвоем русских солдат идут военнопленные. Россия воюет с Германией, Австро-Венгрией, Турцией. Их захватили на фронте и послали строить дорогу. Тут немцы, австрийцы, венгерцы, чехи… Сколько же на земле народов и стран! Колян не в силах запомнить всего, что рассказывает сторож.

Пленные идут не толпой, не стадом, как рабочие, а рядами, строем, будто в армии. На них все те же армейские мышино-серые шинелишки. Идут ежатся, приплясывают. Холодно. Дома у них не бывает таких снегов и морозов.

Вот два чудака устроили совсем несуразное — сели поверх лошадей, обняли их ногами и едут. Что им, не хватило саней или некогда запрягать? Вчера Колян первый раз в жизни увидел лошадей: они были запряжены в сани, а верховой езды не видывал еще — в Лапландии верхом на оленях не ездят, — и она показалась ему смешной.

Сторож объяснил Коляну, что в России часто ездят верхом на лошадях и даже нередко воюют так, с лошади. На строительном участке верхами ездили казаки-охранники.

И еще диво: женщина ведет в поводу огромного, как медведь, рогатого зверя. Колян сторонится, тянет за собой сторожа:

— Давай спрячемся!

— Зачем?

— А зверь кинется на нас, забодает.

— Зверь… Какой ты, право, чудак! Это не зверь, а корова.

Парнишке то удивительно, то боязно, то смешно, он то бледнеет, то таращит глаза, то хохочет над чужой, такой забавной жизнью, то над своей глупой головой.

Сторож показал Коляну, где брать дрова, затем — куда сваливать их, и вернулся в свою казарму.

«Ну, кажется, пришел мой счастливый час», — подумал Колян и вместо лесосеки наладился к выезду из поселка, мимо землекопов, плотников. Никто не мешал ему, никто даже не спросил, куда он едет: все были заняты своим делом. Спокойно миновал поселок, за ним — небольшой лесок и выехал на озеро Имандра.

Тут его задержал солдат, выехавший на оленях из того же лесочка.

— Пропуск, — сказал он.

Колян не понял, чего хотят от него. Тогда ямщик, возивший солдата, растолковал ему по-лапландски. Колян спросил, можно ли выехать где-нибудь без пропуска.

— Если бы можно, я давно уехал бы, — ответил ямщик. — Поселок как мышеловка, как сеть: войти легко, а выйти трудно. Кругом ездят солдаты на оленях, ловят военнопленных и загербованных (так называли завербованных), которые вздумают убежать.

Колян вернулся в поселок и начал покорно развозить дрова. Для рук, для ног работа была тяжелая, но совсем не требовала ни ума, ни души, и парень предавался вольным раздумьям о себе, о жизни. «Глупый ты, преглупый, слепой щенок, — упрекал он себя. — Заяц и тот убегает не прямо, скачет в стороны, кружит. А ты… Эх!» Колян считал, что за последние дни сделал кучу ошибок: просился у солдата Спиридона домой, побежал из конторы, побежал сегодня, ничего не узнав, никого не спросив. Жизнь-то вон какая, непонятная… Колян не мог подобрать слов для той жизни, которая окружала, валилась на него. Она представлялась ему безвыходной, как большая, непроглядная пурга. Жить надо осторожно, хитро, сперва понюхать, а лезть потом.

Колян отыскал становище оленеводов, работавших на постройке. Он думал, что они пожалеют его и помогут чем-нибудь: либо убежать, либо примут к себе жить. Но оказалось, что они живут хуже, чем он: сами отапливают куваксы, сами пасут и стерегут своих оленей, сами покупают и готовят еду. Жизнь в казарме представлялась им завидной: готовое тепло, готовая еда. Все говорили Коляну:

— И не думай уходить из казармы.

Побег домой считали делом безнадежным: убегать пробовали многие, но всех поймали. На постройке не хватало рабочих и оленей, и если уж попался — самовольно не уйдешь.

Развозя дрова, Колян часто видел, как увозили мертвых. Строителей дороги поголовно перебирал сыпной тиф, ему помогала цинга. Мертвых было много. В отдельные могилы хоронили только важных начальников, а всех прочих — в общие, в братские.

С каждым новым днем солнце светило дольше и ярче, грело сильней. С крыш побежала капель. Дров пошло меньше. Коляна поставили на перевозку камня-балласта для железнодорожного полотна. Нагружали его будто немного, но камень — не дрова, и сани глубоко утопали в сугробах, цеплялись за невидимые под снегом валуны.

Олени напрягали все силы своих тонких ног, падали на коленки, расшибали их, ранили копыта.

Ни один оленевод не помнил таких злых времен, таких мук, какие выпали на оленью долю. Собирали их по всей Лапландии, и не только быков, а и важенок-родительниц и кормилиц.

Сгубя одних, впрягали новых, павших бросали в пропасть на берегу Имандры. Эта глубокая каменная щель дала последний приют тысячам оленей, замученных на постройке железной дороги.

Сюда повадились волки. Оглоданные волками оленьи скелеты и ветвистые рога, спутавшись между собой в диком беспорядке, поднимались со дна пропасти громадной постройкой из костей. Постройка росла, тянулась в небо, наподобие храма смерти, со всех сторон которого глядели черепа с пустыми впадинами глаз, ощеренные зубы и угрожающие рога.

Упряжка, на которой приехал Колян из Веселых озер, погибла; он свез ее в братскую оленью могилу. Ему дали новых оленей.

Дни быстро удлинялись, теплели, но еще бывали пурги. Колян нетерпеливо оглядывал небо, снежную гладь Имандры и шептал: «Скорей, скорей…» От тяжелой работы, плохой еды и тоски по Веселым озерам, по воле, по отцу и сестре он сильно исхудал, ослабел, его смуглое лицо побледнело, скулы выступили больше, а голубые глаза померкли, полиняли.

Он приглядел лодку, которая стояла опрокинутой на зиму за сараем у одного местного жителя, и решил бежать в ней, когда вскроется Имандра.

Подул южный ветер, будто метлой смахнул холодные снеговые облака, заслонявшие солнце. Небо очистилось, посинело. С гор в Имандру зашумели пенные вешние потоки, образуя поверх льда полыньи, как бы второй этаж озера. Вскоре полыньи запестрели стадами перелетных гусей, гагар, уток… Одни опускались только передохнуть и затем улетали еще дальше, к морю, другие оседали на все лето, обзаводились гнездами.