Юрий Усыченко - Невидимый фронт

— Сообщить органам государственной безопасности, что у меня сидит подозрительный тип.

— Как ты можешь! Ведь мы оба с тобой украинцы, земляки. Зачем ты хочешь выдать меня!

Голос Дасько звучал мягко, нежно, грустно. Левую руку Дасько положил на телефон, правой нащупывал в кармане рукоятку пистолета.

— Украинцы, земляки! — насмешливо повторил Бабий. — Когда я был под Сталинградом, мы — украинцы, сидели в одном окопе с русскими, грузинами, казахами. Разговаривали между собой на том языке, на котором говорил Лёнин, говорит Сталин, вместе сражались за советскую власть. А на каком наречии объяснялся ты тогда? На гитлеровском, скорее всего! Ты не украинец, ты не смеешь называть себя так!

— Мы выросли вместе, Славцю, — придвигаясь ближе к Бабию, сказал Дасько. Он уже решил покончить с художником, пусть это было и рискованно. Но уговорить Ярослава, Дасько это понял, не удастся.

— Да, вместе. Я пас коров твоего отца. Я не мог пойти в школу потому, что твой отец не уплатил нам денег за то, что мы целыми днями гнули спину на его поле. Ты и поповский сынок избирали нас мишенью для своих острот и издевательств. Хотя мы и родились в одном селе, но мы всегда были разными украинцами, Курепа. И ты это называешь расти вместе?.. Убери руку с телефона!

Бабий оттолкнул Дасько и снял трубку.

Художник, несмотря на свою открытую и доверчивую натуру, вовсе не был излишне беспечным человеком. Уголком глаза Ярослав всё время следил за Дасько, опасаясь какого-нибудь подвоха с его стороны. И когда Роман выхватил пистолет из кармана, Бабий успел увернуться. Удар тяжёлой рукоятки пришёлся не по голове, как рассчитывал Дасько, а по плечу художника.

— Вот теперь ты заговорил по-настоящему, — сквозь зубы произнёс Ярослав и, схватив Дасько, повалил его на пол. Бабий был силён, в своё время он усиленно занимался спортом и сейчас надеялся, что ему удастся справиться со шпионом один на один. Впрочем, если бы художник и стал звать на помощь, то никто бы не отозвался — в маленьком особняке они были одни. Верхний этаж пустовал с начала войны.

Несколько минут продолжалась борьба. Противники катались по полу, опрокидывая и ломая мебель.

Дасько пытался освободиться. Бабий — отнять оружие. Если бы ему удалось это сделать, художник под угрозой пистолета заставил бы шпиона сдаться.

Надеясь на свою силу, Бабий не подумал о том, что он ранен первым ударом Дасько. А рука художника отказывалась служить — удар был жестоким. Дасько воспользовался этим, оттолкнул Ярослава, разорвал занавеску и выпрыгнул в окно.

Из тени, падающей от дерева, к нему бросился человек. Дасько выстрелил, но промахнулся. Сделав ещё несколько выстрелов, Дасько побежал вдоль по улице.

Бабий поднялся с пола и подошёл к окну, когда Дасько уже скрылся в темноте. Художник выскочил тоже через окно, прямо на цветочную клумбу. Он хотел бежать вслед за Дасько, но кто-то сильный остановил Ярослава и незнакомый негромкий голос спросил:

— Что у вас здесь произошло?

— Держите его! — задыхаясь от волнения, выкрикнул Бабий. — Держите! Это преступник!

— А... — флегматично протянул незнакомец. — Задержим, задержим. Вам же советую вернуться домой и вызвать врача. Я вижу, у вас сильно ранено плечо. Кровь выступила сквозь рубашку.

Вернувшись от Всеволодова в парк, Дрига нашёл своего товарища на том же месте, где оставил. Вдвоём они продолжали вести наблюдение за шпионом и проследили Дасько до квартиры художника.

Капитан решил арестовать Дасько сразу же, как тот выйдет на улицу, чтобы не подымать излишней суматохи в доме. К тому же в незнакомой для Дриги и знакомой для Дасько квартире у шпиона было больше шансов на сопротивление.

Но дальнейшие события развернулись совершенно неожиданно для Дриги, как, впрочем, и для всех участников этих событий.

Сквозь открытое окно капитан услышал возбуждённые голоса, шум падающих стульев и почти сразу же после этого увидел выпрыгивающего в окно шпиона. Товарищ Дриги хотел задержать Дасько, но преступник начал стрельбу и попытался скрыться.

Дрига приказал вести преследование.

Проще всего было организовать настоящую погоню и уничтожить бандита. На это капитан не мог согласиться, помня слова Всеволодова о том, что преступника надо взять живым. Из показаний арестованных: Тыскива, Кундюка, Иваньо и других, Дрига знал все места, где может шпион попытаться найти убежище. Там его будут ждать помощники Дриги, а сам капитан был уверен, что настигнет преступника еще до того, как он успеет добраться до какого-нибудь своего логова...

Дасько бежал изо всех сил. Он и не подумал о возможности засесть где-нибудь в надёжном месте и оказать вооруженное сопротивление. Ведь это значило в конце концов или сдаться, или пустить себе пулю в лоб. А Дасько хотел жить. Жить во что бы то ни стало, сохранить свою жизнь любой ценой.

Шпион был потрясён неудачей. Он никак не мог предполагать, что Бабий будет пытаться задержать его, да ещё и начнёт с ним борьбу. Всю свою жизнь Дасько действовал из-за угла, едва ли не впервые ему пришлось вступить в открытую схватку, и к этому шпион был менее всего подготовлен. Такой оборот дела никак не входил в его планы и намерения.

«Неужели я перестал понимать людей? — рассуждал сам с собой Дасько, шагая по тёмной, безлюдной улице. — Здесь всё по-другому, чем бывало у меня раньше».

Раздумывая о происшедшем, Дасько пришёл к твёрдому убеждению: с него довольно, надо бежать отсюда. Своя шкура дороже дурацких планов этого мистера, обещавшего хорошо платить, но ни словом не обмолвившегося о трудностях обстановки. Надо сматывать удочки. Дасько предполагал, что ему удастся вернуться в консульство, откуда он направился «на дело», а там найдут удобный способ посадить его на пароход, уходящий за границу. Будь что будет — новые хозяева Дасько, конечно, очень и очень неласково встретят шпиона, не выполнившего задания, но всё-таки он сохранит себя. Как-нибудь удастся с ними договориться.

Дасько не знал, что и эта дорога для него закрыта.

В один из дней, еще тогда, когда Дасько только появился в Кленове и был полон самых радужных надежд, в консульстве, предоставлявшем в свое время шпиону приют, произошел знаменательный разговор.

Поздно вечером консул, возвратившись из поездки в город, прошел к себе в кабинет и вызвал одного из сотрудников — молодого человека, которого все его коллеги характеризовали как «подающего большие надежды». Эти «большие надежды» основывались на том, что молодой человек неплохо знал русский язык и, как он утверждал сам, характер и обычаи русской нации. Должность в консульстве молодой человек занимал незначительную, но консул, по всем признакам, выделял его из числа остальных сотрудников и, кажется, даже побаивался своего подчиненного.