Виллем Гросс - Продается недостроенный индивидуальный дом...

Но в людях нуждалась и земля, опустошенная войной, в рабочих руках нуждался молодой колхоз, и хотя комбайн и трактор заменили тысячи людей — народу в деревне не хватало. Это стало особенно очевидным, когда в черные свежие борозды надо было кидать картофель, когда на лугах и полях подросла трава, а на жарком солнце созрели и угрожающе шуршали колосья: убирайте скорее, иначе мы начнем осыпаться.

Рабочий на фабрике выполнял свою работу, он имел право на хлеб. Бухгалтер тоже. Ученик должен был прилежно учиться. Учитель получал зарплату за учебную и воспитательную работу. Журналисту приходилось ежедневно думать о новых статьях и заметках. У каждого своя работа, маленький отрезок большой жизни, за который он несет ответственность и который он оставляет на попечении других лишь вo время отпуска или болезни.

Но что произошло бы, если б жизнь состояла лишь из самых важных звеньев? Ведь тогда были бы невозможны какая-либо перестановка сил и оказание помощи звеньям, попавшим под чрезмерную нагрузку. К счастью, жизнь состоит из важнейших, важных и менее важных звеньев.

Еще до того, как уборка урожая стала всенародным делом, партийные и советские руководители всесторонне обсудили создавшееся положение, выработали план перестановки сил, организационные меры, обязательные для партийных и профсоюзных организаций учреждений и заводов, однако оставили свободу действий для каждого человека.

Юхан Сельямаа оказался одним из тех людей, которому поручили заняться перестановкой сил на большом предприятии, где он был секретарем парткома. Вернувшись с совещания в горкоме партии, он не пошел к директору, хотя, пока ехал в трамвае, решил, что первым делом зайдет к нему. Сельямаа несколько раз прошелся по своему просторному кабинету, выпил стакан воды, пахнущей хлоркой, и задумался. Шестьдесят человек в три колхоза! С каким удовольствием он был бы одним из этих беззаботных шестидесяти, вместо того чтобы думать, кого же послать. Начальники цехов, конечно, сразу заартачатся и будут в какой-то степени правы. У них план. В конторе большинство людей ушло в отпуск. Директор понимает всю важность уборочной кампании, но понимает также, что надо выполнить план, и не спит ночей из-за этого. Когда приблизительный список будет составлен, явятся люди и выставят уважительные причины, по которым им никак нельзя уезжать из города. Отказы некоторых окажутся действительно обоснованными. И снова придется обсуждать с руководителями предприятия, кому ехать, кому оставаться.

Довольно хныкать! Юхан Сельямаа стиснул зубы. В 1940 году, в двадцать семь лет, — Юхан был тогда рабочим на бумажной мельнице — ему пришлось без всякой подготовки возглавить один из республиканских профсоюзов. Вскоре началась война. Как политрук роты, а позже как строевой командир, он прошел организаторскую школу. Сельямаа мог руководить партийной организацией комбината, хотя порой ему следовало бы иметь более жесткое сердце.

Совещание в кабинете директора продолжалось несколько часов. Потребовалось немало терпения и упорства, чтобы немного уменьшить штаты цехов и конторы. Сельямаа не скрывал, что ему нравятся люди, которые отстаивают своих работников, цепляются за них всеми десятью пальцами.

Поздно вечером секретарь партбюро сидел за своим столом и мысленно перебирал кандидатуры. Кто отправится в колхоз с удовольствием, кто — скрепя сердце: что же поделаешь, раз такая обстановка. Кое-кто попытается уклониться, придумав отговорку, вроде: «Охотно поехал бы подышать свежим воздухом, но сами понимаете, дома маленький ребенок...», или: «В другое время — пожалуйста, а сейчас никак не могу...»

Кто самые надежные? На кого Сельямаа может положиться? Галина Шипова — староста одной группы.

Вяйно Уусталу, комсомолец, уравновешенный парень, — староста второй группы.

Эльмар Ваттер, он недавно принят кандидатом в члены партии, его можно сделать старостой третьей группы.

В этот вечер парторг Сельямаа не мог и предполагать, что уже на следующий день к нему явится один из старост и скажет:

— Я уже бывал в колхозе, охотно поехал бы и теперь, но дома такая обстановка — не могу.

— Верю, товарищ Ваттер, верю. Ну что ж. Придется тогда послать вашего помощника, хотя он будет доказывать, что не может из-за дома, это наперед известно. Другого выхода нет. Старый Каск может заменить либо вас, либо Лейзика.

Ваттер сидел на стуле, мрачно уставясь в пол, и только кивал толовой. У него даже не спросили, почему он не может ехать, а Ваттер рассказал бы парторгу, чем он так озабочен.

Откуда это страшное ощущение, будто голова стиснута железным обручем? И это теперь, когда все тяжелое давно позади. Хилья всегда была робкой. Собственно, из-за ее робости они и познакомились. Это было давно. До войны. На берегу Штромки. Подрались пьяные. Откуда-то взялся полицейский. Ударил резиновой дубинкой. Больше смеху, чем драки. Но какая-то тоненькая девушка, белая как мел, дрожащими руками вцепилась в загорелую руку Ваттера. Так и началось их знакомство. Хилья хрупкая, ее надо было оберегать, поддерживать. Но настал день, когда Эльмар не смог быть ей поддержкой. Эда только еще училась ходить в ту пору. Эльмару — он рыл траншеи и вернулся домой поздно — пришлось самому пихать в заплечный мешок белье и провизию — Хилья, оцепенев, сидела на краю кровати.

Но Сельямаа ни о чем не спросил, а Ваттеру не хотелось самому начинать разговор об этом. Тысячи людей пережили худшее, а сейчас здоровы и не ощущают невидимого кольца, сжимающего виски.

Слабая нервная конституция. Чего только не испытала Хилья, когда немцы, захватив Таллин, отвели ее в гестапо и угрожали повесить Эльмара?!

Водили туда и других. Сестру Сельямаа расстреляли, а у одного из его близких родственников после тюрьмы туберкулез позвоночника.

Хилья рассказывала, что неделя под следствием была страшная — она уже не надеялась увидеть мужа или маленькую Эду, которая осталась у родственников — людей грубых и бесцеремонных. Да и сам Ваттер не знал, выйдет ли он из этого ада живым. Заключенным не говорили, зачем их выводят из камеры, зачем вталкивают в машину и куда везут. Сколько раз возили их по окольным лесным дорогам, и Ваттер думал: если подведут к яме — бежать; все-таки какая-то сотая доля процента надежды на жизнь.

Но бессонницей сейчас страдала Хилья, а не он.

В общих чертах Сельямаа все это знал.

Как-то раз Ваттер, вернувшись утром с фабрики, не подумав, сказал: «Опять война!» И, только увидев смертельно бледное лицо жены, сообразил, как он не осторожен. Начал успокаивать ее, что война далеко, в Корее. Но Хилья долгое время ходила подавленная, словно не могла отделаться от мучившего ее кошмара.