Харий Галинь - Повести писателей Латвии

Полтора месяца спустя после гибели МСТБ-99 в газете «Ригас Балсс» я прочитал заметку о том, что на Курземском конце Рижского взморья, вблизи Каугури, волны вынесли на берег мертвого, длиною в четырнадцать метров и весом тонн в тридцать, пятнистого финвала. Голова его была сильно поранена, по левому подбрюшью тянулась глубокая ссадина со следами струпьев сурика, так что, возможно, кит пострадал при каком-то столкновении. В конце заметки специалист рассказывал репортеру о привычных местах обитания финвалов и в заключение отмечал, что появление морского гиганта в Рижском заливе следует считать случаем чрезвычайным.

Мне предстояла поездка в Талсы. Заодно решил завернуть в Каугури. Я почему-то думал, что взглянуть на кита устремятся сотни любопытных. Однако даже местные жители, у которых я спрашивал дорогу, не знали, где его искать. Наконец, один пожилой старожил сообщил мне: да, от кого-то он слышал, будто это страшилище плывет примерно в полукабельтове от конца улицы по направлению к Яункемери.

Серенький день клонился к вечеру. Низкие дымчатые облака в безветрии силились и никак не могли пролиться настоящим дождем. По-осеннему недвижный воздух был напитан влагой, она оседала на землю, а серый туман поднимался вверх. Ветки сосен отливали перламутром, будто их только что вынули из воды. И над морем небо низкое, тяжелое, хотя видимость неплохая. Залив слегка рябили волны. Кутаясь в плащи, прячась под зонтами, по пляжу не спеша прогуливались немногие курортники. Резвилась пара собак. В море никто не глядел, никто не подумал остановиться. Примерно в полумиле от рыборазделочного цеха, за третьей мелью, лежало что-то длинное, серое, невыразительное. Лениво набегали и откатывались волны. Совершенно очевидно, для драмы не хватало внешнего эффекта. Жалкие останки крупнейшего в мире существа никого не интересовали.

Кружили, покрикивали чайки, дождь пошел сильней. Влажный песок потемнел, уплотнился. На переменчиво подвижной линии, где берег боролся с прибоем, мельтешили и плясали пузыри и клочья пены, невесть откуда занесенное крошево из хвоща и морской травы. И среди этого сора, разодранным брюхом вверх, качалась красная пластмассовая рыбка, равнодушно посверкивая черными, незрячими глазками.

Андрис Якубан родился в 1941 году. Учился на историческом отделении историко-филологического факультета Латвийского государственного университета. Работал электриком, осветителем и редактором на Рижской телестудии, позднее в молодежном журнале «Лиесма». Сейчас — в еженедельнике «Литература ун Максла».

Публикуется с 1967 года. Первый сборник рассказов «Моя белая гитара» вышел в 1968 году. На русский язык переведены две книги А. Якубана — «Реставрация бабочек» (Рига: Лиесма, 1978) и «Уход колдуньи» (М.: Сов. писатель, 1984). В прозе А. Якубана преобладает молодежная тематика.

Итак — танго, трогающее сердце танго в духе ретро, которое ох как танцуют в теплые и туманные вечера красивые и элегантные женщины с таинственными и мужественными мужчинами; итак — роковые случайности, низкое, подлое преступление, возвышенная любовь, жажда доступных идеалов, старинные и от этого еще более модные автомобили, загадочно пропавший нож, наряды, от которых захватывает дух, и другие дразнящие подсознание страсти; итак — чудесное и поучительное чтение для будничных вечеров, когда все желания сливаются в одно прекрасное и незабываемое, как один чудесный сон, — танго…

Юриса Страуме в тридцатый день его рождения разбудил сырой туман, нескончаемый плеск реки вокруг яхты и отчаянный скрежещущий галдеж чаек, так как сторож при яхт-клубе, попросту прозываемый Папаша-Тюлеша, обычно кормил этих чаек еще до восхода солнца; каждый новый день чудаковатый старец уже долгие годы привык встречать с этими удивительно поэтичными и так гнусно галдящими птицами.

Юрис Страуме лежал в каюте своей яхты, широко раскрыв глаза, и старался услышать в звуках этого утра нечто исключительное или хотя бы существенное, так как в такое утро обычно производят оценку уже прожитых тридцати лет, а он никак не мог обнаружить в них ничего достойного внимания, и посему оставалось только надеяться, что все когда-нибудь еще произойдет, и, может быть, именно в день тридцатилетия случится нечто решающее, и это вдруг послужит путеводной звездой для всего последующего.

В душе Юрис был почти поэт, хотя не написал ни одного стихотворения. Ему страшно нравилось погружаться в придуманное им приятное действо, где все чудное и прекрасное надлежит ожидать только от будущего, где настоящее существует лишь в форме будущего, а прошлое точно такой же объект мечтаний, как и будущее.

У Юриса Страуме было узкое и длинное лицо с такой тонкостью черт и такой растерянностью в глазах, что мало кто был способен сказать ему грубое слово или еще как-нибудь обидеть, наверное, именно поэтому Юрис Страуме мог беспечально жить в своем мире, наедине со своими размышлениями и предчувствиями.

Это скрипел Папаша-Тюлеша за стенкой каюты, швыряя чайкам хлеб, и скрип чаек в сравнении с пением Папаши-Тюлеши казался нежнейшей музыкой.

В дверь каюты что-то сильно ударилось и глухо упало. Юрис Страуме понял, что это подарок Папаши-Тюлеши, так как вчера он увидел у сторожа нож с блестящим клинком и мягким женским лицом из цветных стеклышек на рукоятке. Блестящий клинок и мягкость лица так контрастировали и потрясали, что Юрис попросил продать ему этот нож. Папаша-Тюлеша ответил, что никогда ничего не продает, разве что иной раз дарит. Тогда Юрис ему одному лишь сказал, что завтра у него круглая дата — ровно тридцать годочков.

Вот так вот Юрис и лежал, раскрыв глаза, в день своего тридцатилетия в каюте своей яхты, ощущая вокруг утренний легкий туман, лежал, слушая скрежет чаек, тихий речной плеск, и думал: если уж сбылось такое пустяковое желание, вроде ножа с красивой женщиной на рукоятке, значит, есть еще возможности быть действительно счастливым и действительно ожидать чего-то особенного от этого дня, так как Юрис Страуме еще не знал, что день тридцатилетия ему придется вспоминать слишком долго, да, слишком часто ему придется вспоминать это солнечное воскресенье с самого раннего утра, часто придется вызывать в памяти, казалось бы, самые несущественные мелочи, случайно брошенное слово или небрежный взгляд, так как спустя десять часов Юрис Страуме будет объявлен убийцей, и какое-то злосчастное танго станет и объяснением и спасением, и так он никогда и не поймет сладкого и примитивного секрета этого танго.