Харий Галинь - Повести писателей Латвии

Сыновняя любовь к отцу, отцовская нежность к сыну!

Не рано ли еще включать рембрандтовское освещение? Оно было всегда, оно, пожалуй, вечно. Пожалуй, я должен серьезно поговорить с Увисом. А почему «пожалуй»?

Сомнения и страхи по той простой причине — все движется, все меняется… Даже картины Рембрандта. От босых ног сына до седой стариковской бороды. Толстокожие и грязные сыновние пятки на переднем плане и отцовские, дедовские пожелтевшие руки с потрескавшейся кожей на плечах сына… Я был так поражен, увидев, как Увис пошевеливает пальчиками ног и пальчиками рук! Пальчиками своих ног он сыграл на мне целую гамму… Сложнейшая гамма — от пальчиков его ног до моего щетинистого подбородка! На полотне Рембрандта много затемненных мест, даже Арика не может объяснить их. Едва расписавшись, мы ночным поездом отправились в Ленинград и весь следующий день провели среди картин. Арика так хотела. Я изрядно потратился, но Арика так хотела. Тогда я подрабатывал, уже тогда у меня водились деньги.

Рембрандт и деньги как-то не сопрягаются… То были самые счастливые наши дни. В Арику влюблялись многие. Ей нравилось разыгрывать спектакли. Как позже и сестре ее Лиесме… Арика была даже красивее…

Почему «была»?

Мы с ней ровесники. Я сейчас в самом зените, дальше — путь к старости. Дверь открыта — можешь войти!

Сколько лет было Рембрандту, когда он написал ту женщину, ту женщину… наготу которой окропил золотой дождь?

Щелк, щелк: та женщина осталась на пленке, и только, даже имени ее не запомнил… В тот день я был сам не свой, да и Арика тоже, больше ни о чем не могла говорить, лишь о рембрандтовском освещении.

А может, в тех картинах нет ничего такого, по чему Арика сходила с ума? Вот подъезжаем к Риге, и здесь придется все выбросить из головы — и Нортопо, и картины, и Раубиниене, и Монвида, и то, каким ты будешь, когда поднимешься вверх по лестнице и отопрешь дверь квартиры, ты должен успокоиться, успокоиться, совсем успокоиться, чтобы никаких метаний!

— Никогда тебе не прощу! Как ты могла позволить мне проспать! — закричала Арика, открыв глаза и обнаружив, что часы показывают полдень. В одной рубашке, босиком она соскочила с постели и стояла посреди комнаты.

— Ты так крепко спала, что я не решилась… Мы с тобой до четырех утра проболтали, встали бы раньше, головная боль замучила, — оправдывалась Лиесма.

— Я давно должна быть дома.

— Арика, ты забыла, мы ведь собирались в Меллужи.

— А если он уже дома?

— Золотце, мы живем в цивилизованном мире, выйди в коридор и позвони. Не понимаю, отчего ты вечно дрожишь как осиновый лист. Куда может пропасть тринадцатилетний сорванец!

— Чует мое сердце недоброе, со мной такое бывает, почти на ощупь чувствую, тут что-то не так.

— Вместо того чтобы рассуждать, пошла бы и позвонила, только что-нибудь на плечи набрось, у нас в квартире один старикан большой любитель подглядывать, только и ждет, чтобы какая-нибудь женщина выскочила в коридор неодетая…

Квартира Лусенов не отвечала, длинные гудки, и больше ничего.

Лиесма колдовала у венгерской кофеварки. Комната наполнилась ароматом кофе. Арика почувствовала, как закружилась голова, и поспешила присесть.

— Нет его дома, Лиесмук… — прошептала с тихим отчаянием.

— Увис в Меллужах, успокойся!

— Он что, сказал тебе, откуда ты знаешь?

— А куда еще мог убежать твой олененок?

— Я с ума сойду!

— Арика, не узнаю тебя! Ты всегда отличалась хладнокровием, всегда сохраняла трезвую голову… А теперь тебя как будто подменили! Поищу сигареты, ладно?

— Где Харро?

— Он внизу в машине кофе пьет, я его звать не стала, ты так крепко спала, сестричка…

— Я одеваюсь, одевайся и ты, сейчас же выезжаем, медлить нельзя!

— Не горит, сестрица, сначала напьемся кофе.

— Будешь копаться, возненавижу тебя!

— На веки вечные? — усмехнулась Лиесма.

— Ну как ты можешь?!

— Просто я вспомнила: ведь это из нашего детства — «возненавижу тебя на веки вечные»… За день успевали по крайней мере трижды «возненавидеть» и снова «полюбить», теперь эта игра не клеится, каждое слово принимаешь всерьез, прямо мороз по коже…

— Перестань, нам надо спешить, как ты не поймешь?

— Крикну Харро, пусть мотор прогреет. Ночью были заморозки. Я спустилась вниз, гляжу, вишневая машина Харро белым-бела от инея, а сам он, бедненький, свернулся калачиком…

— Ты была у Харро?!

Это удивило и задело Арику.

— Да, сестричка, а что тут такого, выглянула в окно, машина совсем побелела, что было делать, наспех сварила кофе, взяла с собой одеяло из верблюжьей шерсти!

— Ты осталась с Харро?

— Какое это имеет значение, сестричка?..

— Я спрашиваю: ты осталась с Харро?

— Ну, если ты настаиваешь и непременно хочешь знать. Только не понимаю, почему ты меня осуждаешь, сестричка…

— Ты была в машине у Харро, миловалась с ним, в то время как мой Увис неведомо где, — с досадой заключила Арика.

Лиесма смутилась, щеки у нее зарделись. Она стала поспешно одеваться.

— Похоже, мы поругались… — Словно прося прощения, Лиесма обняла сестру за плечи, Арика досадливо сбросила ее руку. Лиесма обиженно отвернулась.

На пустынных улицах Харро гнал вовсю. Переехав мост через Даугаву, он принялся насвистывать и просвистел до самого моста через Лиелупе.

Арика едва себя сдерживала; так ей хотелось одернуть его, чтобы прекратил этот дурацкий свист, ну сколько можно — усы как у кота топорщатся, сам весь помятый, однако довольный. Еще бы: Лиесма спозаранок примчалась к нему с кофе и одеялом из верблюжьей шерсти… Быть может, это и есть желанный образ жизни молодого мужчины — обитать в автомобиле, по ночам объезжая своих подружек, осчастливливая таких, как Лиесма. Совсем неплохой вариант! Может, и Арнольда переселить в машину — будет ли он посвистывать? Нет, тут требуется крепкое нутро, такое, как у Харро. Сначала она разыщет Увиса, а уж потом предложит Арнольду «вариант Харро». Сейчас Арнольд греется в лучах родительской любви.

Монвид Димант подыщет для него какую-нибудь комнатенку, на колесах что за жизнь, даже Харро, судя по всему, не очень-то доволен.

К чему ломать голову над тем, что будет завтра? Сегодня вечером Арнольд отправится в котельню, а завтра поутру вернется усталым, разбитым, и когда только кончится его ночная работа! Хорошо хоть домой не является в грязной одежде, но запах котельни все равно при нем. Битых полчаса приходится его уговаривать принять душ.

А потом он будет спать далеко за полдень. Затем оба с Увисом закроются в комнате и будут копаться в полупроводниках до позднего вечера.

Да и сам Арнольд что-то вроде полупроводника, не более!

Харро перестал насвистывать, раскрыл рот, сейчас что-то брякнет…