Отиа Иоселиани - Девушка в белом

— Куда же он запропастился! — не выдержал Леван. Подошел к арбе, приподнял ее.

На клешнях прогнила супонь. Леван зашел за кухню. Обычно он закидывал супонь под ее крышу... Отвал плуга покрылся ржавчиной. Ручник расшатался. Леван вытащил из простенка секач и заранее заготовленный акациевый обрубок. Изредка он поглядывал на дорогу. Вот-вот появится Амиран...

Леван заторопился. Притащил яремное бревно, отмерил середину, заточил, просверлил дырки для клешней.

Амиран все не шел.

А ветер дул сильнее... Наверняка все высушит... Только сегодня... Завтра плуг уже не взрыхлит землю.

— Но... — Леван коснулся рукою лба, — может, он ждет меня в поле.

Бывало с Амираном такое. Быков он оставлял отцу, а сам вскидывал на плечо тяпку и шел пропалывать междурядья.

Леван проверил тяпки.

Нет, все они были на месте.

А лопаты?..

Лопат не было. Во дворе не было ни одной лопаты. Куда они могли деваться?

— Ушел, — уже по-деловому проговорил старик. Тонким айвовым прутиком поднял быков, впряг, взвалил на арбу плуг и отправился в поле.

Когда он выехал на равнину, деревня только просыпалась. Быки потянулись к канаве напиться. Леван пересел на самый задник арбы, чтобы ярмо не давило быкам на шею. Потом слез, осторожно перевел быков через мостик, провел вдоль опушки, благополучно прошел по краю оврага и остановил арбу под ивой.

Здесь Амирана тоже не было.

Вспахать оставалось немного, но кончить участок за день было трудно. А завтра земля пересохнет так, что в нее и гвоздя не вобьешь. Леван распряг быков, взял секач и направился к лесу. Выбрал на дубе тонкую ровную ветвь, по дороге очистил ее от веточек. Потом наступил на один конец, а с другого стал скручивать.

Скрутил, завязал и накинул на ярмо. Закрепил на впряженных быках супонь, приладил плуг и ступил на оставленную Амираном борозду.

...Сошник тяжело вошел в землю. Быки рванулись. Потрескавшаяся земля поддалась, и огромный высохший пласт лег под ноги Левана.

Местами старая борозда шла вкривь и вкось. Не понравилось это Левану, — не должно случаться такого с хорошим пахарем. Он и без того был зол на Амирана, а эта искривленная борозда вывела его из себя. Он стегнул быков... Плуг выскочил из земли и потянул за собой Левана.

Долго не мог приладить его Леван. Потом напрягся, налег на него.

Невидимый для глаза отвал трудно полз вперед. Вспарывал землю, выворачивал ее и раскидывал в обе стороны — комья на комья. Душно пахло землей.

В конце борозды Леван развернул плуг. Сухая земля не поддавалась, но склонившийся над плугом старик тяжело давил на ручник.

И опять в обе стороны раздалась земля, но стало трудно быкам, и они остановились.

— Ну!.. Пошел! — стегнул их Леван.

И замер... Огляделся... Вокруг ни души. Ему стало страшно. Словно он что-то вспомнил, словно понял что-то...

Хотел остановить быков, но Нисла ступил влево, перешел на вспаханную борозду. Леван зло хлестнул его.

— Я тебя... а ну, выходи! — и когда снова по обе стороны борозды стали ложиться теплые комья земли, он забыл про испуг.

Взошло жаркое солнце. Пахаря ослепило. Он заслонил глаза рукой — удивился солнцу.

Быки стали. Леван поспешил им на помощь. Расшатал плуг — сошник зацепился за прогнившую корягу.

— Ну... назад, назад! — обеими руками Леван потянул плуг на себя. Нисла отступил. Никора не любил отходить назад. Леван обошел быков и стал подталкивать их спереди. Он с трудом извлек корягу и продолжил борозду. Вздыбились комья. Разваливалась, рассыпалась высохшая земля.

Над головой пролетела ворона, каркнула и опустилась на иву. Ветка упруго прогнулась, ворона еле удержалась, замахала крыльями и опять каркнула. Леван вздрогнул и посмотрел на иву. Ветка мерно покачивала черную птицу. Леван не мог оторвать взгляда от сухого клюва вороны. Вдруг он споткнулся, но устоял... перескочил через ком и оперся на ручник. Но иссохшая земля не поддалась плугу. Леван потерял равновесие, покачнулся, упал на спину.

Быки почувствовали облегчение и пошли быстрее, волоча за собой сверкающий отвал.

— О-ох! Обломают себе ноги! Нисла!.. Никора!..

Леван вскочил, догнал их, ухватился за ручник, выпрямил плуг и навалился на него всем телом.

Сперва сошник скреб по поверхности, потом разбросал мелкие комья, на миг замер... и сразу глубоко ушел вглубь. Земля взбухла, раскололась, и жирные комья развалились пополам.

Ворона перелетела с ветки на ветку, еще раз каркнула и лениво взмахнула крыльями.

Внизу, под деревом, Леван увидел бригадира. Он улыбался, но не говорил ни слова.

Солнце поднялось выше.

Пот стекал со лба, жег глаза, сказывался в бороду. Промокшая рубаха прилипла к спине. Леван почувствовал на губах привкус соли и жадно вдохнул острый запах пота. Земля заупрямилась. Задрожал, затанцевал плуг и искривил борозду. Не любил такого Леван. Среди сотни работ можно было отличить его руку...

...Солнце подошло к полудню.

Леван выпрямился, посмотрел на невспаханную часть участка. Успеет ли сегодня?

«Надо сегодня кончить. Если ветер и ночью не успокоится, завтра просто загублю быков... да и себя замучаю ни за что...»

Левам взмахнул прутом.

...Солнце легко скользило по склону и, подобрав лучи, скрылось за горами.

Обессиленные быки тянулись к траве...

Леван тяжело налег на плуг...

...Поздним вечером въехала арба во двор Левана Кикабидзе. Изголодавшиеся быки набросились на траву. Леван с трудом снял с них ярмо, подставил под арбу подпорки и повалился на землю. И снова ему стало не по себе, стало страшно. Он хотел встать... огляделся. В синем мраке, окутавшем двор, что-то сверкало. Он пригляделся. Долго не мог понять, что это такое. Блестел отвал.

Леван упал на спину и заснул.

Быки звучно рвали траву. Утром, когда он проснулся, они лежали там же, рядом с ним.

...Левана разбудил яркий свет. Он протер глаза, посмотрел перед собой: открытые ворота, дорога, сверкающий отвал, быки... Оглянулся назад — сумрачный дом, окна, занавешенные черным, кухня с обветшалой крышей. А перед кухней, у дверей — старый беззубый пес...

Леван вздрогнул.

— Сыновья! — сказал он шепотом. — Сыновья! — повторил он громче.

В эту ночь Леван не видел во сне своих сыновей.

Моросит дождь...

Не проходит дня, чтобы Беко не вспоминал и мысленно снова и снова не переживал то, что было пережито тогда.

Дождь, непрерывный дождь...

Это единственная повесть его жизни, которая никогда не забудется. Забыть ее невозможно, да, невозможно. Многое нелегко забыть, многое вспоминается длинными бессонными ночами в долгом одиночестве.

И тогда шел дождь.

Это Беко помнит всегда. Помнит с того дня, с того самого дня, или, вернее, с той ночи.