Отиа Иоселиани - Девушка в белом

Сон пропал. Усталость прошла. Но я затихаю, я смиряю себя, чтобы услышать, как он шевелится, как он будет дышать. Смиряю и не могу смирить. Что-то во мне рвется наружу, не дает сидеть, не дает лежать спокойно.

— Сисо, — тихо говорит моя жена, нет, не только жена, а уже мать — носительница жизни. — Сисо, ты не волнуйся и спи. Завтра нас ждет работа.

Ночь тянется. Завтра нас ждет работа. Теона дышит спокойно и глубоко. Я слышу это дыхание. Я вижу, как вздымается и опускается ее грудь, мне кажется, я слышу дыхание двух людей. Рядом со мной спит новая женщина, незнакомая мне Теона-мать. Незнакомая и в то же время знакомая, близкая, родная.

Что же это такое?!

Я не могу спать. Я осторожно встаю, на цыпочках подхожу к окну, открываю его.

На небе много звезд. Я хочу сосчитать их. Которая наша? Которая из них его? Может, вон та, что мерцает на краю небосклона, а может, вот эта, которая сияет над нашей крышей так, что на нее больно смотреть. Ну, конечно же, эта! Она — самая яркая. А я до сих пор ее не видел!

Кошка, услышав мои шаги, скребется в дверь.

— Брысь! — сержусь я. — Брысь, негодная! Ты спугнешь их сон!

Я выхожу на балкон. Веет прохладой. Хорошо бы пройти по росистой траве. Но мне нельзя уходить из дому! Нельзя!

Кошка путается в ногах. Я беру ее на руки, глажу и говорю:

— Писо, ты умная кошка. И ты не скребись, пожалуйста, в дверь. Можешь ты одну ночь поспать где-нибудь в амбаре? Тебе холодно? Тогда забейся в копну сена. Только тихо, Писо, пожалуйста, тихо. Скоро он будет с тобой играть. Я привяжу за веревочку бумажку, и он будет с тобой играть. Но веди себя хорошо.

Соседская собака услышала мой голос, метнулась к забору, залаяла.

— Мура, ты с ума сошла! Что ты делаешь? Там, в комнате, отдыхает человек, два человека, а ты... Нет, ты ничего не понимаешь. Тихо, говорю! Убирайся в тот конец двора и лай там сколько угодно, хоть всю ночь, а здесь не смей. Здесь растет новая жизнь. Она не любит лая. Жизнь любит спокойствие. Уходи!..

Неслышно, на цыпочках, над миром, над селом, над нашим домом проходит ночь.

У бабушки было трое сыновей. Но сколько я ее помню, она постоянно жаловалась на одиночество.

— Богом покинута я, — сокрушалась она и как умела объясняла причину: — Лишил бог разума — дала детям книгу в руки.

Однако это не мешало ей при каждом наезде в город привозить сыновьям полные хурджины, корзины, котомки. И упреки...

На следующий день, собираясь домой, она суетилась, увязывая пустые корзины и котомки, потом брала меня за руку:

— Хоть ты присмотри за одинокой бабушкой.

Отец виновато улыбался, а мама, нахмурив брови, бормотала, одевая меня:

— Какое время ехать в деревню? Гланды надо вырезать. Вчера ночью вспотел, разметался так, что чуть не упал с кровати... Ты чему радуешься, а?

Да. Я радовался.

Я любил деревню, просторный двор, зеленые улочки, изгороди из гранатовых кустов, широкую поляну и громадное грушевое дерево, на нем босоногих пастушат — мальчиков и девочек.

И Жужу...

У Жужу черные блестящие глаза, смуглое личико и иссиня-черные волосы, но ее зовут Жужуной, аведьЖужуна — это голубой цветок.

Я до сих пор представляю, что все Жужуны черны от солнца и глаза у них, как жаркие угольки. Они очень любят ежевику и с кошачьей ловкостью лазают по деревьям, а забывшись, перебирают маленькими пальчиками круглые камешки в кармане и очень внимательно слушают мальчишеские россказни о городе.

В деревне я всегда носил короткие штаны. А Жужу ходила в синем в белый горошек сарафане с большим красным карманом. Ей шили короткие и узкие платья из остатков материи, которой никогда не хватало на рукава и карман.

А карман ей был просто необходим, ведь в нем находилось множество драгоценностей, вроде двух осколков зеркальца, расчески с поломанными зубьями, пяти круглых камешков, а отдельно, в спичечной коробке, хранилось несколько стеклянных бусинок и одна янтарная горошина. Жужу очень нужен, просто необходим карман.

— Жужу!

— Э-эй, Жужуна-а-а!!

Жужу перепрыгивала через изгородь, хватала меня за руку, и мы бежали.

Вначале мне трудно было бегать босиком. Я поднимался на цыпочки, ступал на пятки — кололо. То и дело хотелось остановиться, провести ладошкой по голой подошве... Но не было времени — Жужуна увлекала меня за собой то через двор в поле, то на виноградник, то через улочку к зеленой поляне…

Жужу знала, где росли самые вкусные груши, где больше всего грибов, где самая спелая ежевика; ее не трогали самые злые соседские псы и не бодали остророгие коровы.

— Жужу, постой! Тебя оцарапает ежевика! — кричал я, не решаясь подойти ближе. — Оставь, Жужу!

Но ее не царапала ежевика.

— Жужу, для чего нам столько грибов, ты исколешь ноги!

Но Жужу не кололи колючки.

— Постой, не лезь на дерево! Ветер! Упадешь, Жужу!

Где там! Вот она вскарабкалась почти на самую верхушку. Ветер раскачивает тонкие ветви, а с ними и Жужу.

— Жужу, ветка... ветка сейчас надломится! Умоляю, спустись, Жужу, потом сорвешь...

А Жужу карабкается еще выше.

— Жужу-у! — надрываюсь я.

Качается ветка, Жужу бросает из стороны в сторону, а она не торопясь срывает груши. Одну, вторую, третью... Вдруг ветка изогнулась дугой.

— Жужу, довольно. Я совсем не люблю эти груши.

Жужу улыбается и срывает самую спелую грушу на макушке дерева и кладет в большой красный карман.

Я бегаю вокруг дерева, прыгаю, размахиваю руками и кричу до хрипоты:

— Жужу, не хочу я груш, клянусь, не хочу! Спускайся, Жужу!

Смеясь, она спускается.

— Почему ты не слушаешься меня?

Жужу сует мне грушу, хватает за руку, и мы бежим по поляне, по ногам хлещут лютики, царапает трава, осыпаются головки одуванчиков.

Внезапно я приседаю от боли.

— О-о-й! Укусила! Укусила пчела-а-а!

Жужу тащит меня назад, к груше.

Я сажусь в тени. Жужу положила мою ногу на свои колени и маленькими тонкими пальцами осторожно выдавила жало. Потом, пожевав грушевый листок, заботливо приложила его к месту укуса.

Нога у меня вспухла, но боль уменьшилась. Высыхают слезы. Тогда я начинаю рассказывать...

Здесь деревня, здесь дует ветер и поднимается пыль, здесь очень много колючек и тонких веток, которые могут подломиться... Здесь неожиданно, когда беззаботно бегаешь по полям, вдруг набрасывается злая пчела. Разве это жизнь?

Зато в городе...

О, Жужу очень любит слушать мои рассказы о городе!

...В городе я сам вожу настоящий трамвай со звоночком, на пятый этаж взбираюсь по водосточной трубе, ночью сплю на крыше огромного дома, а однажды в цирке я спрятался под стулом и, когда все ушли, сам прошел по канату. Прошел, и не упал.

Жужу всегда слушает, опустив голову и задумчиво перебирая в кармане разноцветные стеклышки. Смотрит исподлобья и одобрительно сверкает своими черными блестящими глазами. Но не поймешь, верит Жужу рассказу или нет: когда соглашается — она закрывает глаза, когда не верит — тоже закрывает. Кончики ресниц у нее опалены солнцем.