Петр Замойский - Восход

— Наши помещение детского дома захватили.

— Детей-то вывезли?

— По домам распределили.

— А казначейство? Ведь оно рядом.

— Деньги и бухгалтерские книги вывезли на двух подводах. Тронулись на Башмаково. С ними поехал Максимов, заведующий финансами, и завуоно Гаврилов.

— Гаврилов-то зачем?

— По правде говоря, его Боркин отправил. Испугался Гаврилов. Трясется, как студень. Да что он за вояка!

Гаврилов, наш «профессор», окончивший духовную семинарию с золотой медалью, человек необычайно длинный, самый высокий в нашем городе, в попы не пошел, а вступил в партию. Почти все доклады на различные темы, начиная от Парижской коммуны и кончая жизнью на Марсе, делал именно он. Имел пристрастие к винтовке, с которой ходил и к себе в УОНО, носил кавалерийскую шапку, на плечах предлинную шинель, сшитую по его росту пленным австрийцем. Гаврилов немного заикался, что помогало ему во время доклада собираться с мыслями.

Гаврилов знал три языка, был хороший математик. Несмотря на продолговатое, лошадиное, сухое лицо, он пользовался симпатиями гимназисток, был их кумиром.

Вот таков был наш Гаврилов, человек умный и забавный. С наганом он не расставался даже во время докладов в Нардоме. И была у него странная привычка: делая доклад, он механически крутил барабан с семью патронами, чуть отводил курок и пощелкивал им. И все время расхаживал на своих длинных ногах по сцене, повертываясь то в одну сторону, то в другую. Конечно, добрая половина доклада не доходила до слушателей. Они боялись — вдруг докладчик что-нибудь не рассчитает и пальнет прямо в зал. Поэтому народ все время шарахался то в одну сторону, то в другую.

Большого труда стоило нам отговорить Гаврилова от этой пагубной и просто опасной привычки.

Вот этот-то воинственный человек и уехал с поля битвы. Уехал во всеоружии — с винтовкой, наганом, саблей и кинжалом. Поехал он под видом охраны. А надо сказать, что на своем веку он ни разу не стрелял ни из винтовки, ни из нагана.

Снова послышалась стрельба. Близко, за церковью, стреляли наши, а со стороны мельницы и от горы, покрытой лесом, восставшие. Уже солнце осветило крыши городских домов. Жители, непривычные к выстрелам, притихли. Боев здесь не было. Прошлой осенью мы взяли власть в городе без единого выстрела. А теперь — пожалуйте!

Тихий городок Инбар! Красивый городок, раскинувшийся на высоком холме и, как Пенза, утопающий в садах. С двух сторон омывают его речки — Мача и Малый Инбар. Они сливаются за холмом, и там река под названием Инбар течет вдаль, впадает в Ворону, Ворона — в Хопер, а Хопер…

Раздался звонок. Телефонистка, отозвавшись, кивнула мне. Я взял трубку. Звонил Боркин.

— Что, Ваня, нового?

— Татарский отряд прибыл.

— Что ты с ними делать будешь?

— Тебе пришлю человек пять, Бокову десять, а остальные про запас. Они голодные. Их бы надо накормить.

— Позвони Гурову. У него найдется.

Боркин расхохотался.

— Над чем смеешься, Ваня?

— Ты хорошо предложил. Но где их кормить?

— При тюрьме есть столовая, — говорю я.

— Чудак человек. Тюрьма не мечеть. Они не только не пойдут, а разбегутся.

— Пожалуй, верно. Поговори, Ваня, с начальником. У нас же есть своя столовая. Вот туда из тюрьмы можно в ведрах принести.

— Это правильно. Что у тебя нового, Петр?

— Слушаем перестрелку.

— А ты знаешь, что уже есть убитые и раненые с обеих сторон?

— Нет, не знаю.

— В больницу отвезли.

— Кого же?

— Сына главного бухгалтера Кузнецова, гимназиста.

— Это… это соперник… Бокова.

— Если хочешь, он. Потом гимназиста Матвеева, двух дезертиров, фамилии их еще не узнали. И несколько раненых.

— А с нашей стороны?

— Меньше. Но я после скажу… Петра, ты слушаешь?

— Слушаю, Ваня.

— Ну, слушай и молчи. Можешь удивляться…

— Да говори, не томи.

— Ты знаешь, что этот эсеровский сброд и дезертиры наступают по всем правилам: с перебежками, и каждый умеет окапываться.

— Не знаю. Откуда мне знать? Ты запретил мне в строй.

— Куда тебе, черту однорукому! Словом, война идет позиционная.

— Это не диво. Ведь Жильцев — офицер. Он их ведет.

— Он-то как раз и не ведет, а только отдает распоряжения. А ведет все дело… кто бы ты думал?

— Нет, не знаю.

— Друг мой Петя, возглавляет все дело… Романовский.

— У меня чуть трубка не выпала из рук. Я только и вымолвил:

— «Левый коммунист»?

— Он, Петя.

— Словить его живым!

— Я уже послал людей. Поймаем лысого барина. Ведь он, по верным сведениям, бывший генерал.

— Ну дела, Ваня! А Шугаев где?

— В уисполкоме. Названивает в Пензу. Рвется в бой, но мы его не пускаем. Без него обойдутся, а то, глядишь, какая-нибудь пуля его словит.

— Это верно.

— Так я тебе пришлю человек пять татар.

Мы повесили трубки. Сообщение о Романовском потрясло меня. Я не утерпел и, выйдя в сени с Павлушкой, шепотом рассказал ему об этом.

— Враг, — проговорил Павлушка.

— И очень опасный.

— Но как он попал в уполномоченные губпродкома? — спросил Павлушка.

— Пенза могла не разобраться. Ведь он из Москвы.

— Словом, авантюрист, — добавил Павлушка. — Приезжал же к нам с мандатом из Пензы какой-то Абрамов, который хотел весь уезд объявить коммуной. Мы выгнали его.

— Абрамов — просто дурак. Такую характеристику мы ему дали, чтобы раз навсегда избавиться. Больше он не явится. А Романовский не дурак… Смотри-ка, смотри, Павел! Что это?

От церкви Николы, с правой стороны, шла группа людей.

Их было не меньше двадцати. Мы вышли из сеней на крыльцо и стали наблюдать за шествием. По бокам и сзади — конвой с винтовками, а в средине гимназисты и остальные, видимо дезертиры, в рваных, грязных шинелях, сбитые с толку Жильцевым! Но вот что было удивительно: в первой шеренге арестованных правофланговым сам Романовский. Он был без головного убора и высоко держал лысую голову. На нем помятый френч без пуговиц. Кажется, в свалке ему изрядно помяли бока. Но что всего удивительнее — он громко покрикивал на пленных, чтобы они шагали стройно и не сбивались с ноги.

Перепуганным пленным было не до шага. Ведь их вели в тюрьму, а что будет дальше — неизвестно. Конечно, хорошего не жди.

Романовский покрикивал и на наших конвойных.

— Как идете? Эй, быдлы, бараны! Ать-два!

Конвойные, большей частью комсомольцы, плохо обученные шагистике, пугались окриков Романовского и, похоже, перестали понимать, кто этот свирепый старик — пленный или начальник.

Пройдя мимо нас, Романовский резко остановился, потом вышел вперед, обернулся и заорал на конвойных:

— Вы… как вы идете?! Позор красноармейцам! А с этой бандой, — указал на толпу пленных, — идти считаю позорным. Я пойду один, впереди этих бандитов. Ведите меня одного… Вот ты, и ты, и ты. Конвоируйте меня особо. Один впереди, двое по бокам. Ну, на места!