Михаил Алексеев - Наследники

— Жинке нельзя, хлопцы. Малы´й у нее. Грудь сосет. Пока что он у нас водку не любит. Правда, Маруся? — Старшина захохотал так громко, что лежавший в зыбке «малый» проснулся, залившись звонким, захлебывающимся плачем. Добудько, чувствуя свою вину, выскочил из-за стола, отдернул занавеску, наклонился, и ребята увидели в его ладонях темный комочек с двумя узкими полосками вместо глаз и крохотной пуговкой вместо носа. Оказавшись в теплых руках отца, ребенок тотчас же умолк, потом засопел, а потом и засмеялся, то есть часто и громко заикал, облив большой палец Добудьки отрыгнутым материнским молоком.

Петенька Рябов глядел на этот железный старшинский палец со страхом: Добудько не раз проводил им по Петенькиному животу, проверяя, достаточно ли туго солдат затянул поясной ремень.

Но малыш, по-видимому, чувствовал себя в этих руках великолепно, потому что опять заревел, когда отец хотел положить его в люльку. Чукчанка взяла ребенка из рук мужа, ушла с ним в дальний угол и там, отвернувшись, дала ему грудь.

Порядок, таким образом, восстановился, и можно было начинать.

— Ну, за что же выпьем, ребята, а? — спросил Добудько. — За службу? Или за здоровье вашего товарища? Хороший он хлопец, Громоздкий!.. Выпьем разом за то и за другое!

Чокнулись.

Старшина и Сыч выпили одним духом. А Петенька, мученически тараща глаза и морщась, отпивал маленькими глотками, как горячий чай. Добудько и Сыч, уже успевшие проглотить какую-то закуску, сочувственно следили за ним. Вздох великого облегчения вырвался из их душ, когда Петенька, с ненавистью отбросив от себя стаканчик, прямо рукой схватил что-то с ближайшей тарелки — ему уж было не до этикета! — и, обливаясь слезами, торопливо заработал челюстями.

— Ну ничего, научишься, — снисходительно успокоил его Сыч.

— А не научится, и того лучше, — добавил старшина профилактических соображений ради.

Жаркий пламень разлился по всему телу Петеньки, и он почувствовал, что глохнет. Испугавшись, заговорил громко и часто — больше для того, чтобы убедиться, не оглох ли в самом деле:

— В ушах звенит. И кто только выдумал такую мерзость?.. Увидала бы моя мама, ох и задала б мне перцу! Товарищи, вы меня слышите?

— А как же. Ты потише балакай, Рябов, мы все слышим…

— А я вас — плохо…

Но Сыч и тут его успокоил.

— Это бывает, — сказал он тоном знатока. — Пройдет!

Действительно, через некоторое время в ушах Рябова словно бы что-то лопнуло, и комната сейчас же наполнилась шумом и стала светлой и уютной, хотя в ней все было по-прежнему. Петенька воспрянул духом, засмеялся без видимой причины и вообще обрел молодецкий вид. Обнаружив это, Добудько предложил выпить по второй — «чтобы дома не журылись». Но Петенька отказался, и остальную водку старшине и Сычу пришлось «усидеть» вдвоем, что они и сделали без особых трудов.

— Жинка! — позвал раскрасневшийся от выпивки и доброго расположения духа хозяин. — А подбрось-ка нам по кружечке молочка. Зараз весь хмель как рукой снимет! — Старшина говорил и не сразу заметил отчаянные знаки, которые делала ему жена: случилось так, что он забыл предупредить ее и она израсходовала весь удой.

Добудько сконфузился и виновато поглядел на гостей.

Наступила неловкая пауза. Догадливый Петенька понял, что их гостеприимный хозяин попал в затруднительное положение и что его надо выручать.

— Да какое там еще молоко! — замахал он на Добудьку руками. — Что вы, товарищ страшина! Кто после водки пьет молоко?.. — Петенька подмигивал Сычу, чтобы и он подал свой голос, но Иван глядел на него и непонимающе моргал.

— Что ж, хлопцы, извиняйте. Неувязка получилась, — сказал хозяин, благодарный Рябову за поддержку.

— Да что вы, товарищ страшина! — закричал опять Петенька. — Спасибо вам за угощение!..

Неловкость окончательно исчезла, когда растерявшаяся было в первые минуты хозяйка поставила на стол три стакана густого кислого молока, подернутого сверху румяной сливочной пленкой.

— Ряженка?! Ей-богу, ряженка! — торжествующе закричал Добудько. — Жинка, да ты у меня молодчина! Это уж точно! Та це ж краще простого молока!

Радость старшины, по-видимому, плеснула через край, он вскочил и поцеловал жену. От стыда и счастья из узких и горячих глаз ее выскочили слезинки.

Ряженку съели и похвалили. От водки уже не чувствовалось никаких последствий, кроме теплоты в теле и хорошего настроения вообще.

Опять принялись рассматривать фотографии. Теперь уже вместе с Добудькой, который был у них вроде экскурсовода.

Внимание солдат на этот раз привлек портрет усатого сержанта с двумя орденами на гимнастерке.

— Полный кавалер! — сказал о нем Добудько и добавил с гордостью: — Друг мой. Добрый был вояка!

— Почему «был»? Он что, разве… — Петенька умолк, перехватив печальный взгляд старшины.

— Мина фрицевская, а то б износу не было человеку. Богатырь!

— Что же с ним случилось? Как оно все?

— Долгая, хлопцы, история… — вздохнул Добудько, однако, не дожидаясь, когда гости попросят его об этом, сам стал рассказывать: — Дальневосточник он, откуда-то из здешних краев. Иваном Гурьянычем прозывался, а по фамилии Горюнов. Воевал еще в первую германскую, а потом з японцами дрался в двадцатых годах под Волочаевкой. А у нас служил старшиной хозяйственного взвода в батальоне. Со всеми делами, бывало, управится, ничего не забудэ. Все бойцы у него вовремя поедят, чайку горячего попьют и свои сто граммов получат. Цены не было человеку, хоть и водился за Гурьянычем один грешок… — Добудько замолчал и снова присел к столу, приглашая с собой Петеньку с Сычом.

— Какой же… грешок-то? — нетерпеливо спросил Петенька, не спускавший с Добудьки своих внимательных, зорких глаз.

— Да какой у старого партизана могет быть грех? Известное дило — зашибал больше, чем бы надо было. Прикасался вот к этому. — Добудько выразительным жестом указал на бутылку. — Бывало, начну его упрекать да стыдить. «Що ты, — говорю, — Иван Гурьяныч, тягнешь ее, окаянную, каждый божий день, неужели не надоесть вона тебе? Да ты трезвый-то бываешь когда? Я, — говорю, — щось не помню». А он: «Не знаю, Тарас. Сам уж не помню… Но, кажись, от первой германской до второй германской раза два тверезый бывал!» Она, проклятущая, — старшина опять кивнул на бутылку, — и довела его до могилы. Стояли мы как-то в обороне — пид Кировоградом дело было. Окопались як следует, зарылись поглубже в землю, сидим… Тут уж за вашим братом солдатом глаз да глаз нужен!.. От безделья обязательно щось придумают. Вот и на этот раз. Дывлятся командиры — бойцы попивать понемножку начали. То от одного, то от другого горилкой потянет… Дело паршивое: нужно было принимать меры, не то скандал! Отобрали, реквизировали, значит, все самогонные аппараты во всех ближайших деревнях и селах… На время прекратилось это безобразие. Да ненадолго! Опять начали примечать, от которых попахивало этой самой… стали следствие наводить: видкеля самогон? Шукалы-шукалы, да так ничего и не нашли… Хитро было придумано! — Губы Добудьки поморщились в улыбке, он, видать, с трудом сдерживал рвущийся наружу смех.