Анатолий Димаров - Его семья

Нине трудно представить себе, что эта женщина — обычная посетительница редакции. Сейчас она совершенно забывает, что ревновала Якова чуть ли не ко всем женщинам, которых заставала у него в кабинете, даже к тем, которые здоровались с ним на улице, в театре, в кино. «Почему ко мне не приходят, почему со мной не здороваются незнакомые тебе мужчины?» — не раз упрекала она Якова, не желая считаться с тем, что он работал в учреждении, где бывает множество людей, а она сидела дома. Нина не могла поверить, что хорошенькая женщина может зайти к ее мужу по каким-либо служебным делам, а вовсе не для того, чтобы любезничать с ним.

А тут еще этот смех… Он так и звенел в ушах, давно забытый ею смех Якова…

Уже после обеда, прибирая в комнате, Нина неосторожным движением сбросила фотографию, висевшую над кроватью. Подняв ее, провела рукой по деревянной рамочке и опустилась на кушетку.

Совсем еще юная девушка и такой же юный паренек весело смотрели на нее с давней фотографии.

…Это был выходной день, вскоре после того, как Нина окончила среднюю школу. Они встретились на улице, и Яков, впервые увидев Нину в новом светло-зеленом платье, забыл обо всем на свете и смотрел на нее покорными, влюбленными глазами.

Боясь прикоснуться друг к другу, они медленно шли по тротуару мимо домов и деревьев, которые качались на своих тоненьких ножках, весело приветствуя их.

Как и всякий раз, когда Нина встречалась с Яковом, ей было легко и радостно. Будто кто-то подменял ее, делал красивее, умнее.

Яков тронул ее за локоть:

— Ниночка, давай сфотографируемся.

Только сейчас она заметила, что они стоят у небольшой витрины, где выставлены фотографии людей, в большинстве своем знакомых им, как это обычно бывает в небольших городках.

Нине тоже захотелось сфотографироваться, тем более, что новое платье (это она знала наверняка!) очень шло ей. И в то же время сомневалась: хорошо ли это — фотографироваться с парнем?

Еще никогда на людях они не сидели так близко, как перед объективом фотоаппарата. Нине было неловко, но вместе с тем какое-то удивительно приятное чувство охватило ее. Может быть, поэтому и получились у нее на снимке такие большие, испуганно-счастливые глаза…

Под вечер они пошли на реку — через луга со стогами свежего сена.

Солнце закатилось за горизонт и, уже невидимое, заливало небосклон багровыми волнами. Деревья на западе казались совсем черными, а вокруг них и над ними словно струился зеленый дымок.

Нина с Яковом медленно шли по лугам, завороженные окружающим покоем, затаенными вздохами земли, готовящейся к отдыху.

Когда дошли до реки, закат уже угас, и ночь глядела на них тысячами звезд, рождавшихся прямо на глазах. Прошелестел легкий ветерок; тихо и несмело, как бы пробуя голос, защелкал соловей — началась ночная жизнь, еле приметная, таинственная, волнующая. Нине казалось, будто чья-то нежная рука как-то особенно настроила все струны в ее душе. Каждое дуновение ветерка, каждый всплеск воды, шелест листвы заставляли эти струны чудесно звенеть…

— Ах!

— Что, Ниночка? — ласково спросил Яков.

— Как хорошо, Яша! — ответила она. — Мне еще никогда не было так хорошо!

Она засмеялась тихо и нервно. И этот смех чистыми, звонкими переливами покатился по воде, затрепетал на серебристой лунной дорожке.

— Как хорошо! — повторила Нина. — Даже плакать хочется…

Яков молча взял ее руки в свои, пожал их. И это пожатие говорило ей больше, чем могли бы сказать слова. Нина думала, что Яков переживает сейчас то же, что и она, что он, как никто, понимает ее, и проникалась к нему все большей нежностью.

— Я устала, Яшенька, — сказала она немного погодя. — Смотри, как далеко мы зашли… И огней не видно…

— Посидим?

Голос Якова как-то странно дрогнул, и она удивленно взглянула на него:

— Что с тобой, Яшенька?

— Мне тоже — ах! — смешно ответил он, указывая на свою грудь.

Все еще смеясь, Нина стояла и смотрела, как он, надергав из стога сена, разбрасывал его по земле. Когда они сели на расстеленный Яковом пиджак, Нина набрала полные руки мягкого сена и уткнулась в него лицом, вдыхая пьянящий аромат привядшей травы и цветов, который, словно настоянный на солнце напиток, все еще таинственно бродил в тоненьких стебельках.

— Как пахнет, Яша!

Яков нагнулся к ее рукам, будто лишь в них могло пахнуть сено. И Нине вдруг показалось, что и от его волос струится тот же волнующий запах, и ей захотелось погладить Якова по голове. Захотелось так сильно, что она даже отвела руку назад.

Потом, охватив руками колени, Нина смотрела на небо. Мягкий свет луны заливал ее лицо, а звезды играли в глазах. Нина почти ощущала их прикосновение… Чувствовала себя хорошей и доброй, хотелось сказать любимому что-нибудь такое, чтоб и ему стало так же хорошо. И, все еще глядя в небо, она мечтательно проговорила:

— Когда я поеду в институт, я буду часто писать тебе. А ты, Яша?

Яков молчал. Нина повернулась к нему и увидела перед собой побледневшее, незнакомо прекрасное лицо. Яков без слов схватил ее в объятия, прильнул к испуганно раскрытым устам долгим поцелуем…

Возвращались домой, когда короткая летняя ночь уплывала на запад, а на востоке уже светлело небо. Нина шла, притихшая, сосредоточенная, напуганная всем случившимся.

На следующий вечер они снова встретились, так как не могли уже оставаться друг без друга. А утром Нину охватывали сомнения, от которых хотелось бежать, а бежать было некуда…

Особенно беспокоила Нину мысль об институте. Она хотела учиться в медицинском, послала туда документы и уже собиралась взяться за подготовку к экзаменам. Теперь все ее планы рушились.

Яков не хотел понимать ее колебаний и сомнений и твердил лишь одно: они должны пожениться. И Нина невольно подчинялась ему, — возле него все казалось таким простым и ясным…

Яков не раз высказывал ей свои взгляды на семью. И хотя Нина не всегда соглашалась с ним — жене он отводил место лишь дома, оставляя за собой и труд и заработок, — ее все же радостно волновало предчувствие той светлой, счастливой жизни, о которой он так увлекательно умел рассказывать.

— Нет, Яшенька, я тоже буду работать. Я хочу учиться, — пыталась возражать Нина.

— Хорошо, — соглашался Яков, — будешь учиться. Но сначала поживем для себя… Ну годик… нет, два! Два года, Ниночка!

…Нина вздохнула, опустив руки. Рамочка с фотографией упала на пол.

Они снова поссорились. Нина ходила по комнатам с тем сосредоточенным злым выражением лица, которое так старило ее. Дети, наплакавшись, притихли. Старшая, Оля, любимица матери, очень похожая на нее, обиженно оттопыривая губки, что-то шептала маленькой Галочке. Галочка терла пухлыми ручонками покрасневшие глазки и тихонько всхлипывала, вздрагивая всем телом.