Анатолий Ким - Будем кроткими как дети [сборник]

И я полагаю, учитель, как это ни грустно мне, что бедная женщина поплатилась за своего непутевого мужа. Буйный и необузданный Кан Досон мог порешить ее, не сумев отомстить Исикаве. Так оно, наверное, и произошло, — сами подумайте: куда ж она могла деться и почему новые власти вскоре посадили Кана Досона в тюрьму? И наверняка в том кровавом мешке была она, эта загубленная женщина, и ее бедную голову вы похоронили на перевале, учитель.

А красивая она была, ей-богу! Правда, у нее облысело на затылке, куда плеснули кислоту. Но яшмовое лицо! Бархатные брови и белые, словно пена морская, зубы! И всегда она улыбалась, словно всем была довольна и никакого зла, никакой ненависти вокруг не замечала…

И я не сомневаюсь теперь, что там, на перевале, я видел ее мертвую голову. Иначе и быть не может, учитель! Видели вы, что у черепа на лбу было пробито отверстие? Так вот — у белого привидения, которое встретилось мне на дороге, зияла на лбу кровавая р а н а! Я не говорил вам об этом раньше времени, чтобы вы теперь, вот в это мгновенье, могли понять всю правду!

Это она, которая в жизни знала только позор и ненависть, теперь ходит по перевалу в белой одежде и заманивает путников в тот мир, который считается лучше, чем наш с вами, учитель.

Все это пришло мне в голову впоследствии, а тогда было не до этих догадок. Я падал на дорогу и вновь подымался, и небо опрокидывалось на меня, словно громадная скала. И не добраться бы мне до людей, если бы не Ксюсса — жену мою так зовут. Она в тот день искала на дороге свою козу с козленком и наткнулась на меня. Притащила на плечах домой — она у меня женщина широкая, крепкая! Тут, в этой деревне, и родилась — родители ее были из каторжан русского царя, в какого-то особого бога они верили, ее родители. А потом они умерли и муж ее умер, жила она долго одна и давно перестала верить в особенного бога. А тут как раз и я подвернулся, хе-хе! Ну, да это уже совсем другая история, учитель.

«Череп, обнаруженный мною на перевале у братской могилы, вполне мог быть и моим собственным. И я представил, как невзрачно будет выглядеть вместилище моего разума, когда миру людей уже не понадобится этот разум. Так, исходя из эгоистической жалости к самому себе, я постиг сочувствие и жалость к тому неизвестному из нашей породы гомо сапиенс, кому принадлежали когда-тo эти бренные кости, мокнущие на дороге под дождем. Я похоронил останки неизвестного человека, попытавшись передать при этом, сколь возможно было, своим ученикам мысли и чувства, охватившие меня в тот момент. Совершив эти необходимые действия, я полагал, что на этом дело закончено и что никогда больше не затронет оно меня. Но недавно, находясь в бригаде специалистов, я разбирал старые японские архивы в Южно-Сахалинске. И вот мне попался на глаза отчет чиновника дорожного ведомства, датированный 1943 годом. Я прочел:

«При обследовании дорог, соединяющих западное побережье острова с восточным, на перевале Анивского участка, был найден скелет неизвестного человека. Осмотр черепа и тщательное дознание среди местного населения позволили мне прийти к выводу, что упомянутый скелет не принадлежит какому-нибудь погибшему подданному его императорского величества. Скорее всего это останки какого-нибудь русского бродяги, бежавшего, видимо, еще до нашего водворения на Южный Сахалин из каторжной тюрьмы Тымовска или Александровска. Пулевое отверстие во лбу черепа позволяет предполагать, что беглый, очевидно, был настигнут на перевале стражей и убит выстрелом в голову. Считая свои выводы вполне достоверными, я, инспектор дорог Онами, не счел необходимым беспокоить по этому поводу местные полицейские органы. Я ограничился лишь тем, что приказал очистить дорогу от человеческих останков, коим не место на проезжей части…»

Прочитав это, я вдруг узрел прямую, как луч света, линию, проходящую сквозь отверстие в черепе и дуло вскинутой винтовки. Далее эта линия, пройдя сквозь тупой затылок конвойного солдата, шла через годы и пространства ко мне и достигала моего похолодевшего сердца. Другой, противоположный конец линии уходил в далекие миры и пределы, которые навсегда останутся неизвестны мне, — потому что сверкнул огонь и выстрел грянул».

1

Зимою 191… года два человека из партизанского отряда Хон Бом-до, рассеянного японскими карателями, перешли через русско-корейскую границу. Усталые, обмороженные партизаны укрылись от преследования за рубежом России и добрались до небольшого села корейских переселенцев. Там они нашли приют в доме небогатого молодого крестьянина Пака Намтхеги. Зиму они отдыхали, приходили в себя, а к весне стали помогать хозяину в его крестьянских делах.

Лет тридцати с небольшим, хозяин был приветливый, скромный, грамотный человек, происходивший из обедневшего еще в давние времена дворянского рода. Он в душе завидовал воинскому мужеству своих гостей и отнесся к ним с глубоким почтением. Сам же Пак вместе с семьею бежал из родных мест сразу же после захвата страны императорской армией. Тогда многие тайно уходили через русскую границу, спасаясь от строгостей нового режима.

К концу лета один из гостей Пака затосковал и решил пробираться обратно на родину. Второй же, по имени Шэк Ир, остался и вскоре женился на молодой бездетной вдове. Пак устроил ему скромную свадьбу и отдал, к неудовольствию своей жены, припасенные для праздничных обнов китайские шелка, чтобы друг сшил себе из них свадебный наряд.

Шэк, рослый, суровый на вид мужчина, взял женщину под стать себе — красивую, сильную крестьянку. У нее был небольшой дом, и Шэк вошел туда полновластным хозяином.

А спустя несколько месяцев однажды летним днем пришла к Паку круглолицая миловидная женщина и назвалась женою Шэка. Таким образом, Пак впервые узнал, что его друг, оказывается, был уже ранее женат.

— Знаю, о чем вы думаете, — сказал тот, когда Пак пришел к нему и сообщил о прибытии неожиданной гостьи. — Вы удивляетесь, почему это раньше я не говорил вам о первой жене.

— Мое ли это дело? — отвечал Пак, не глядя на друга. — Я полагаю, что вы рассказывали мне то, что считали нужным.

— Да, много лет назад матушка женила меня, — продолжал Шэк. — Мы прожили с женой год, и у нас родился ребенок… Потом, когда в десятом году пришли японцы, я ушел с берданкой в горы. С тех пор я не видел ее.

— И все же… вы не забывали о ней, наверное? — тихо предположил Пак.

— Забыл, — сурово промолвил Шэк. — Поймите, прошло слишком много времени. Пройдены тысячи верст по горным дорогам. Все прошлое, что было до этих военных дорог, стало для меня как далекий сон… А теперь я женат на другой, так случилось, и от новой жены, вы знаете, я тоже скоро жду ребенка.