Александр Коноплин - Сердце солдата (сборник)

— Ах ты, беда какая! — всплеснул руками старик. — Куды ж это оне ночью-то?

— Тебе етого знать не полагается.

— Да я к тому, Сёмушка, что ежели далеко уехали, так скоро не воротятся, а коли недалече, так я бы и обождал…

Семен подумал.

— Не дождешься. Ступай в Бельцы к знахарке, это дело вернее. Наши-то в Мурашове гуляют. Престол там ноне…

Неслышная тень поднялась за спиной Семена. Увидев ее, старик задрожал телом, подался вперед и даже схватил полицая за рукав.

— Слышь-ко, Сём…

Но полицай отпрянул от старика и угрожающе поднял винтовку.

— Уйди от греха, дедусь!

И вдруг ахнул, раскинул руки и повалился к ногам Игната Матвеевича.

Будто в тумане смотрел старик, как берут из рук убитого винтовку, снимают ремень с подсумком, телогрейку, сапоги… Господи, да что же это?! Зачем?! Он закрыл лицо руками.

— Ты чего это, папаша? — спросил Колесников. — Уж не жалеешь ли полицая?

— Пошто убили? — сердито спросил Игнат Матвеевич. — Чего он вам сделал?

— Он предатель, дедушка! — сказал Мурзаев. — Предателей убивать нада.

— Глупый он! Сёмка-то. Молодой еще. И ты глупый! Отняли бы винтовку, поговорили как след, пристыдили б…

— Ну хватит! — сказал Колесников. — Развел антимонию! Что он тебе, родственник?

— Племянник он мне…

Колесников присвистнул от изумления.

— Ни хрена себе ситуация! Ну и как же теперь?

— А никак. Дальше без меня пойдете. Не нужен я вам. Березовское — вот оно.

— Ладно. Укажи, где немцы стоят.

— Чего указывать? Почитай, в кажной избе. Начальник ихний в том самом доме, что Тихон спалить хотел. Тама его и пымаете, коли надо. А меня отпустите с богом. Не помощник я вам…

— Ну что ж, и на том спасибо. А за полицая на нас зла не держи. Сердце огнем горит! Племянник, говоришь? Да будь он хоть сын твой — все равно бы прихлопнули! Под самый корень будем рубить эту заразу! Мурзай, беги к Леонтьеву! Пусть ведет людей!

Старик вытер ладонью глаза.

— Бог вам судья, делайте как знаете.

Колесников сказал на всякий случай:

— Насчет Зинки — гляди! Если что случится…

Игнат Матвеевич не понял, ответил по-доброму:

— Не бойсь, угляжу. Не впервой.

Лейтенант прикусил язык, сказал как можно мягче:

— Да уж постарайся… Девка она, конечно, шалая, но добрая. Встанет на ноги, тебе помощницей будет, покуда мы тут… Пока не вернемся за ней.

— Прощевайте, — сказал старик.

Подошел Леонтьев с людьми. Геннадий разъяснил обстановку.

— Нападать прямо на штаб бессмысленно. Немцы, расквартированные по домам, стрельбу услышат, прибегут, и нам каюк, не прорваться. Обойти Березовское невозможно. Кругом топь. Есть только одна дорога: через мост, а это значит, через всю деревню. Полтораста человек с автоматами — для нас не шутка. Пулеметы, видно, имеются…

— Что предлагаешь? — спросил Леонтьев.

— Предлагаю вырезать гадов к чертовой матери! — лейтенант обвел взглядом притихших бойцов. — Всех, конечно, не ликвидируем. Одно неверное движение, крик — и мы обнаружены. Это случится наверняка, а пока не случилось, какая-то часть будет нами уничтожена. — Все молчали. — Старик сказал, что где-то престольный праздник. Значит, и тут гуляют. Ситуация подходящая.

— Все так, — сказал Леонтьев, — только ведь это не из винтовки палить. Для такого дела навык нужен…

— Никто не родился убийцей! — взорвался Колесников. — Я сам дома курице рубил голову, отворотись…

— Я говорю: навык нужен! — Настойчиво повторил Леонтьев. — И потом сперва разведать надо. Без шума… Ты дай мне кого-нибудь.

— Ну нет! — отрезал Колесников. — Сам пойду. Митрохин! Мурзаев!

Однако вместо двоих к нему подошли трое. Рядом с Мурзаевым стоял Лузгин.

— Пускай идет, — сказал Леонтьев, — дружба — дело святое.

Перейдя овраг, Колесников поднялся по крутому склону к огородам. Здесь он остановил Митрохина, а сам с двумя остальными подошел к ближайшей избе и поднялся на крыльцо. Неожиданно за его спиной залаяла собачонка. Этого Геннадий не предвидел. Обычно немцы уничтожали всех собак в деревне, особенно вот таких, маленьких пустолаек. Но отступать было поздно. Громко топая сапогами, он сердито крикнул на собаку и кулаком постучал в дверь.

Женский голос спросил:

— Кто там?

— Господина унтера — к господину начальнику! Срочно!

— Батюшки! — изумленно воскликнула женщина. — Да нету у меня никого!

У Колесникова моментально вспотела спина.

— Это как же нету? А мне сказали, будто он к тебе пошел!

— И кто ж это набрехал? И как же людям не совестно?

— Ладно, — сказал Геннадий, — знаем мы вас! Все монахинь из себя корчите… Вот я сейчас гляну, какая ты есть монахиня. А ну, открывай живо, не то дверь высажу!

Затаив дыхание, все трое слушали, как возилась в сенях, причитала испуганная женщина. В последний момент она заколебалась, спросила с тревогой:

— Ты, что ли, Петр Лукич?

Дверь приоткрылась, Колесников рванул ее на себя, одним прыжком миновал порог. Еще не понимая, что произошло, женщина отступила назад в темноту, и Геннадий, боясь ее потерять, шагнул за ней. Она вскрикнула, но лейтенант успел зажать ей рот ладонью:

— Успокойся, гражданка. Я не разбойник. Просто заблудился в лесу. Ничего плохого тебе не сделаю.

Женщина продолжала биться у него в руках, словно пойманная птица, даже расцарапала Колесникову лицо, но крикнуть так и не смогла. Постепенно она стала уставать. Движения ее слабели. К тому же незнакомец не делал ей ничего плохого. Он только не давал кричать. Когда ей удалось освободить лицо, она спросила возмущенно:

— Чего тебе, ирод окаянный?

И тогда Геннадий сказал то единственное, что могло успокоить женщину больше всего:

— Хлеба! Хлеба кусок! Из окружения я…

Женщина ахнула.

— А обниматься лез! Голодный, а обниматься лезет!

Впрочем, она прошла на кухню, вздула огонь в еще не остывшей печи, сунула туда несколько лучинок, укрепила их на шестке. Стало светлее. Затем она достала чугунок щей, от каравая отрезала ломоть и стала возле печи, спрятав под фартук не по-женски большие руки. Геннадий взял ложку, но есть не стал, медлил. Хозяйка поняла это по-своему. Молча достала из горки старинный граненый штоф, стакан, наполнила его мутноватой жидкостью и снова отошла к печке.

— Ждала кого? — спросил Колесников.

— Пей, коли дают, да уматывай поскорей! — посоветовала она.

— Немцев много?

— Хватает.

— Стоят где?

— По-разному стоят. Которые у хозяев, а которые в школе. Казарма у них тама.

— И в вашем крыле есть?

— Есть и в нашем. Четверо у Зеленковской стоят, пятеро у Беловых, а староста у старика Дубова.

— Где это?

— По нашему порядку третья изба от моей. А зеленковская — четвертая. Дранкой крытая… Да тебе-то зачем? Ты туды не иди, а сейчас в огород, мимо баньки, после в овраг спустишься. Там до лесу — всего ничего.