Сергей Сартаков - Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

— Пустые все это угрозы, Шура, и ты ничего не бойся. Но «пену» эту самую, между прочим, брось.

— Костенька, нет! Я так не делаю. Я даже не знаю, кто так делает. Это Шахворостов думает, велит. Он говорит: мне надо было сразу на пиво поступать. Я даже сдачу всегда сдаю. Я не знаю, если у меня случайно что остается… Брошу, брошу!.. Ничего мне не надо, никаких пятаков! Буду лучше почтальоном работать, письма разносить!..

— Маша вчера мне сказала: тебя куда-то там в пароходство могут чертежницей взять.

Шура рывком повернула голову. Постояла как каменная. Что-то светлое и тут же совсем безнадежное промелькнуло в ее глазах.

— Маша?.. Нет, Костенька, я не могу тебе все сказать… Прости. Спасибо. Я как-нибудь одна…

Повернулась и пошла. На мягкой, песчаной обочине тротуара каблучки у нее подламывались, белый халат выполз из-под руки, концом тащился по земле. Я догнал Шуру, остановил ее у другого конца палисадника. Отвел чуть в сторону, к забору, чтобы не так оглядывались идущие мимо люди.

— Нет! Говори, Шура! Все говори!

Это было как приказ капитана. Шура хотела что-то возразить, но подчинилась. Проговорила вовсе тихо, но уже не запинаясь:

— Костенька, он сказал еще: если я не сделаю, как он хочет, он напишет твоему тестю Терскову и Маше тоже напишет, что я твоя… Он это сделает! А я не могу, чтобы Маша… Я этого никогда не думала, Костенька, я только… Так тяжело одной! Все — одной!.. Прости меня… Я уеду снова в Норильск. Пусть меня посадят там!

От Шахворостова можно было ожидать всяких штучек. Но такой подлости я не мог себе даже представить. Пиши он кому хочешь, хоть сам весь чернилами излейся, я знаю, Маша не поверит, ее со мной он не поссорит. Но каково, действительно, будет Маше, когда и родители начнут ей говорить такое? А Степан Петрович может сказать. Он видел, знает, что Шура, пока Маша была в Москве, ходила к нам каждый день! Да-а! Маша не поверит, Степан Петрович и Ольга Николаевна могут поверить. Потом мне с ними как? Шура бережет меня, бережет Машу. Но это ведь будет и о ней. Своя честь каждому человеку дорога. Если Илья захочет, чего-чего, а уж это он сделает, тут его не остановишь. И такой удар ничем не отведешь.

Маша не поверит… Но, как говорится, клевещи, клевещи, что-нибудь да останется…

И вот смотрю я на Шуру. Не знаю еще, чем и как я ей помогу, но знаю: уйди я сейчас, оставь ее вот здесь, у забора, одну, и обязательно сделает она глупость. Или согласится на требования Шахворостова, или уедет в Норильск. Для смелого решения у нее не хватит мужества. А Маша мне сказала: «Костя, ты ее поддержи…»

Стоит человек. Обманутый, запутанный. Чья-то бывшая жена. Стоит без всякого блеска в глазах. Даль ей видится: «пена», бритая голова Ильи, вся в ямках, дома на столе бутылки. И еще дальше — решетка в окне… Стоит, подламываясь на тонких каблучках, будущая временная жена Ильи. А для меня — Шура, Шаганэ… Красивая девушка. И сердечная. Хороший человек. Немного хитренькая. Неправду от себя никак не может прогнать. А в общем друг. Надежный друг. И я не могу такую оставить у забора одну. Она давно просила: «Костенька, не отдавай королеву!..» Сейчас уже не просит. Сама королевой меня защищает от «шаха».

Не знаю, как поступили бы вы. А я сказал:

— Пошли.

— Куда? — спросила она. Похоже, что ей было все равно. Главное, что не надо думать самой.

— Куда? Сам не знаю куда. Пошли.

И я действительно точно не знал куда. Я повел ее к центру города. А сам поглядывал на вывески. Подходящих не попадалось. И я не помнил, на каких улицах есть то, что приблизительно мне было нужно.

Шура шла пошатываясь, ее плохо держали ноги. Взять ее под руку я не мог: куртка у меня была вся в глине. Мы шли, не разговаривая, только иногда у Шуры вырывалось: «Ой, как я устала!»

Наконец на улице Диктатуры подходящая вывеска мне попалась. Мы почему-то все время шли по солнечной стороне. От этого, может быть, Шура и раскисла так сильно. Хотя, к слову сказать, в своей брезентовой спецовке и резиновых сапогах я тоже напарился. В самый бы раз окатиться холодной водой. Возле трехэтажного каменного дома росли молодые, пахучие тополя, на ветерке тихонько шевелили крупными листьями и словно приглашали: «Заходите».

Шура глянула на вывеску и попятилась: «Костенька, нет…» Мне пришлось применить силу.

У дежурного я спросил:

— Как пройти к начальнику?

Дежурный посмотрел на нас с подозрением. Парень в грязной куртке и сапогах привел миленькую девушку с белым халатом под мышкой.

— Это рядом. Сдашь оперативникам. Здесь краевое управление.

— А нам и надо к самому начальнику, — сказал я.

— Завтра. Через бюро пропусков. Сегодня у полковника депутатский прием.

— Без пропуска?

— Это без пропуска. Живая очередь.

Пошли к депутату. За товарища Иванова я голосовал.

Очередь к товарищу Иванову оказалась не очень большая. На столе для ожидающих были разложены журналы. Я взял какой-то, стал читать, совершенно не понимая написанного. Шура все время в руках мяла свой носовой платок и зябко вздрагивала. Люди оглядывались на нее, наверно, думали, человека трясет малярия. Один мужчина сказал: «Милая девушка, позвольте для вас уступить очередь». Но Шура отказалась. Она сама готова была уступить свою очередь кому-нибудь, если бы мы не оказались в ней последними. А между прочим, если честно сказать, ждать в приемной начальника краевого управления милиции действительно как-то невесело. Не театр, во всяком случае. Особенно тому, у кого совесть не очень чиста. И даже с чистой совестью лучше сидеть в театре, чем здесь.

Я не буду описывать весь наш разговор с полковником. Главное вы уже знаете.

Шуре не пришлось мучиться, полковник так задавал вопросы, что ответы у нее сами слетали с языка. Я позавидовал товарищу Иванову: вот техника профессии! Через пятнадцать минут душа у Шуры была промыта, словно ершиком бутылка из-под молока: сквозь стекло газету читать можно. Шура тоже посветлела. Сами понимаете, такую муть начисто выплеснуть!

Разговаривал полковник очень вежливо, я бы сказал, ласково, и под конец все подшучивал: «Так, так, девушка. Говорите, много денег в запас иметь хотелось? Тысячи? Другим в запас даже миллионы иметь хочется. Сибирь наша плоха. Рассчитывали ездить на юг, в Сочи? Хорошо еще, что не в Монте-Карло». Меня спросил: «Вы что добавить можете?» Я ответил, что добавлять мне совершенно нечего, потому что сверх рассказанного Королевой я ничего не знаю. Но уж если добавлять, так только одно: Шахворостов — давний подлец. А Королевой я лично больше, чем самому себе, верю.

Полковник полистал календарь, сделал на нем пометку. Шуре велел зайти к нему в понедельник после пяти. А меня задержал: «На минутку». Когда Шура, пошатываясь, вышла из кабинета, полковник сказал: