Сергей Сартаков - Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

Маша так сильно ткнула меня в бок, что я потерял равновесие и свалился с камня. И мне стало тоже очень весело. Оттого, что я такой сильный, а свалился от Машиного толчка. Оттого, что она первый раз назвала меня Костькой и сказала, что мы будем не травой, а умными-умными. И оттого еще, что я ее очень люблю, а жить хорошо.

Потом, разувшись, мы долго бродили по самой кромочке берега, не заходя глубоко в воду; потому что в глубине холоднее. Постояли под скалой, в той самой расселине, где во время «нашего ледохода» мы ежились под проливным дождем. Хотели сходить туда, где мы с плывущей льдины выскочили на песок, но это было далековато и покинуть надолго Алешку одного было нельзя. Тогда мы оба взобрались на скалу.

Наверху было еще лучше. Совсем как на Столбах. И даже почти так же пахло сосной, чабрецом и мятой, мокрыми от росы. Стоять у самого обрыва над Енисеем было немного жутко, все время в трещинах, морщинах скал журчали мелкие камешки. Когда они, падая, касались воды, казалось, что там позванивают колокольчики. А звездное небо было высоким, большим и круглым.

Маша сказала:

— Никуда дальше завтра нам ехать не нужно. Посмотри, какой тут, на горе, прекрасный лес! Какой отсюда вид на Енисей!

А я сказал:

— Все правильно. Только не завтра, а сегодня.

Я сказал так потому, что часы показывали половину третьего. А на севере, чуть к востоку, небо уже белело узкой полоской.

Потом мы стояли, положив друг другу руки на плечи, и молча разговаривали.

По небу иногда катились метеоры, и мне казалось, что это мы летим на космическом корабле. Где-то над большим подводным камнем вдруг вскипал Енисей, бурлил глухо и тяжко, и мне казалось, что там работает турбина ГЭС, которую мы только что поставили. У поворота реки молол воду винтом маленький катерок, медленно пробиваясь против течения, поблескивая ночными сигнальными фонарями, и мне казалось, что я веду трехпалубный теплоход, борясь с могучим Большим порогом Енисея.

Эх, выбирай, Барбин, что лучше!

По зубцам гор правобережья можно было добраться до плоского Майского Белогорья, выйти к сплетению верховий рек Казыра, Кизира, Бирюсы и Уды, проникнуть в совершенно невообразимые таежные дали Ангары и Лены, врезаться, врубиться в горные хребты Забайкалья, уйти дальше еще на восток, где сейчас над землей уже высоко стоит солнце, и принести с собой образцы найденных там руд.

Если оглянуться, темная просека в лесу напоминала о железной дороге, которую сейчас ведут к Тайшету, перемахивая мостами одну реку за другой, и где, может быть, не хватает как раз Кости Барбина.

Уголь черен. В шахтах и тесно и сыро, совсем не тот простор, размах и свет, что на открытом Енисее. Но уголь — на земле пока главная сила, главное богатство. И я готов был даже опуститься в шахты и на спине своей поднять все залежи черного сокровища Сибири.

Там, где по три месяца стоит полярная ночь, а пурга наметает сугробы под крышу двухэтажного дома, в Норильске, стучали стальные шары, дробящие руду. Там город был, пожалуй, больше и красивее любого другого, кроме Красноярска. И Костя Барбин великолепно мог бы ходить и по цехам норильских заводов в какой положено рабочей спецовке, вытаскивая из электролизных ванн мокрые, блестящие чушки меди и никеля.

Он мог бы, Барбин этот самый, рубить ангарские сосны, прямые, звонкие и высокие — до облаков. Мог вязать их в огромные, как остров, плоты и гнать по штормовому Енисею навстречу океанским кораблям, идущим в Игарку за сибирским лесом.

Степь вроде бы и не очень Сибирь, от свирепой жары в ней спрятаться негде, но целина — это хлеб, нужный всем. И хотя степь не река, сейчас Барбин поплыл бы по сибирской степи и на тракторе.

Словом, так. У индийского бога Брамы, я видел на картинке, было четыре руки. Мне в эту ночь хотелось иметь десять рук. И я знал, что я стал бы делать каждой из них. Я стоял на крепкой скале, словно бы сросшись с нею, и чувствовал, моя ли кровь уходит в скалу и возвращается обратно или каменная кровь скалы вливается в мои жилы, но я становлюсь огромным, как сам этот утес, и сильным, как сама земля. Я могу сделать все, что захочу.

Наверно, и Маша чувствовала себя такой же огромной и сильной, только ей хотелось лететь, потому что она все время подступала к обрыву. Она сказала:

— Давай мы здесь встретим солнце.

И я согласился. Но Алешка разрушил наши замыслы. Он запищал внизу, совершенно невидимый отсюда, и Маша запрыгала к нему по камням. А я боялся, что впотьмах она переломает ноги.

Восход солнца мы встретили у реки. Оно долго продиралось сквозь цепкие ветви деревьев правобережья, и радужные тонкие лучики от него скользили во все стороны, светлыми узорами ложились на быстро бегущий и в то же время словно бы и неподвижный Енисей. Но постепенно и наш берег весь засиял мелкими огоньками, вспыхнувшими на каплях росы. И я увидел, как сразу в песке и на траве зашевелилось много разной живности, ползающей, бегающей и крылатой. Даже цепочка серого мусора, которой прибоем все время выплескивается на берег, тоже оказалась живой. Там плавали и шевелили тонкими длинными усиками какие-то козявки. Сорока только сейчас заметила нас и полетела в чащу рассказывать всем подряд о своем открытии. Кукушка предсказала нам столько лет жизни, что Маша заулыбалась: «Костя, мы будем бессмертными». Ночные, неясные тени на реке одни совсем ушли куда-то, а другие на месте очертились резко, сильно. Нам не было холодно, зябко и ночью, но сейчас повсюду в воздухе разлилась такая нежная теплынь, такой пьяный запах согретой солнцем росной травы, что Машины глаза посоловели. И я не знаю, откуда он потом сразу взялся, этот могучий, все заливающий радостный свет, когда солнце само такое маленькое и все еще никак не может выкатиться поверх леса!

Это был тот же самый день, но вроде бы и другой, потому что мы все же славно поспали. Алешка, выпущенный на одеяло, пробовал ползать, садиться самостоятельно. Маша готовила завтрак и все время предупреждала меня: «Костя, смотри, там всюду бегают разные насекомые. Не наглотался бы Леша!» Но я этого не боялся. Если насекомое с мягкими ногами, оно не повредит, а крепкого, колючего жука Алешка и сам выплюнет. Жук не пуговица.

Мы рассуждали: скоро ли подъедут «наши»? Получалось, если мотор наладили как следует, то скоро. И мы все время поглядывали на поворот Енисея, из-за которого один за другим появлялись пароходы и катера.

Маша строила различные предположения, какую историю насчет нас придумает Дина. А потом сказала, что надо нам самим разыграть Дину.

— Сделаем так. Только моторка покажется, я с Лешей спрячусь. Ты скажешь ей, что приплыл на барже один, я, дескать, передумала и решила приехать с ними. Требуй: «Где Маша?»