Сергей Сартаков - Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

Маринич схватил его за воротник, потянул на себя. Отбросил.

— Ты говоришь так просто…

— Как жизнь… Она тоже абсолютно простая… И не надо ничего в ней выкручивать, — Мухалатов повертел пальцем, — в стиле ампир или барокко… Должны быть прямые линии и простор…

— А Римма? Если ты сейчас говоришь правду!

— Что Римма? Превосходная девушка!.. Ты спрашиваешь: «Правда ли?» Не знаю. Ничего не знаю. Козьей морды после перца я и сам еще не видал — это действие пока гипотетическое. А все остальное…

Он пошел, перехватывая поочередно обеими руками перила и вполголоса свободно, легко напевал: «Воскресенье — день веселья… Тра-ля-ля-ля! Ля-ля-ля…»

Газета со статьей Р. Стрельцовой «Озарение — труд» с самого утра ходила на заводе по рукам. Ее читали, передавали друг другу рабочие, мастера, инженеры. Говорили: «Смотри, о нашем аккумуляторе пишут». Или: «Смотри, это дочка нашего пишет». Или: «Смотри, нашего Мухалатова расхвалили».

Так или иначе, но для всех на заводе статья Риммы имела общую, приятную основу: «мы», «наше», «о нас». Пусть кое-что в ней было сказано и неточно, одно преуменьшено, а другое преувеличено, и явно через меру понаставлено восклицательных знаков — все равно, в целом статья горячо одобрялась.

Василию Алексеевичу газету торжественно вручила секретарша, едва он появился на пороге приемной. Евгения Михайловна вошла со Стрельцовым даже в кабинет, все повторяя:

— Отлично, отлично Римма Васильевна написала! Вы, конечно, уже прочитали?

Ей очень хотелось увидеть сияние на лице Василия Алексеевича. За последнее время это случалось не часто.

Но Стрельцов только вежливо кивнул головой:

— Благодарю вас. Да, я читал. Будьте добры, Евгения Михайловна, пока никого не впускайте ко мне. Я должен подготовиться к совещанию.

Он заново просмотрел статью. Редакция значительно ее сократила, но смысл и пафос остались прежними: Владимир Мухалатов безраздельно владел монополией и на идею и на материальное воплощение нового аккумулятора. Статья завершалась сухо и строго, по-деловому: «Еще, к сожалению, много, слишком много порой воздвигается препятствий на пути нового. И не всегда легко понять, какая злая сила их воздвигает: косность, бюрократизм, обыкновенная лень или, тоже совсем обыкновенная, черная зависть. Гораздо раньше страна получила бы новый, высокоэкономичный аккумулятор Мухалатова, если бы… Но нет смысла оглядываться в грустное прошлое. Верим в могучую силу этого дня, а значит — и в счастливое будущее!»

Да, конечно, Римма не думала, что эти заключительные фразы статьи, напечатанной как раз в день совещания по этому самому аккумулятору, только сильнее осложнят положение ее отца. Хотя, собственно, при чем здесь отец? Осложнят положение того человека, который в действительности выносил идею и потом бескорыстно отдал ее другому. Недоставало еще старому инженеру Стрельцову публичных обвинений в «обыкновенной черной зависти», затормозившей на какое-то время признание успеха молодого инженера Мухалатова! Но сейчас Римма захвачена одной мыслью: помочь своему Володе сбросить все, что стоит у него на пути.

Стрельцов дернулся. Нет, зачем же так грубо? Римма просто хочет помочь делу.

И что же тут раздумывать на разные лады? В его руках был не напечатанный еще текст статьи. И Римма предлагала внести любые «поправки. Такое право ему великодушно предоставлял и Мухалатов. Он же сам отказался тогда от главной поправки! Заставил себя стать выше личной обиды. Так что же теперь, повторяя слова из статьи Риммы, «оглядываться в грустное прошлое»?

Ах, если бы только это! Ну, а к тому, что произошло вчера, обязан он возвратиться?

Римма уже спала, когда он из речного порта добрался домой. Не поднимать же было девочку с постели, чтобы в той или иной форме сообщить ей о циничном признании Мухалатова в его амурных делах и победах над некоей «Не Может Быть»! А утром Римма исчезла еще до завтрака. Вероника объяснила: «Помчалась закупать газету. Ты знаешь, что в сегодняшнем номере идет ее статья?» Возможен ли будет, хотя бы вечером, этот тяжелый, щекотливый, но абсолютно необходимый разговор с Риммой? Возможен ли такой разговор вообще когда-нибудь? Римма обращается в глухой камень, если ей говорят не очень лестные слова о Мухалатове…

Дверь приоткрылась. Евгения Михайловна сообщила:

— У Ивана Иваныча все собрались. Ждут вас.

Совещание было непродолжительным. Фендотов сделал привычный для всех знак рукой: «Это не в стенограмму!» — так чаще всего начинал он совещания — и сперва полушутливо изложил суть дела. Госкомитету требуется протокол, в котором была бы подтверждена ведущая роль товарища Мухалатова и т. д. Разумеется, Мухалатов делит эту честь с коллективом завода и т. д. Но в интересах и т. д. Короче говоря, «есть мнение» присвоить новому аккумулятору имя В. Н. Мухалатова. Известно, что лиц, персонально претендующих на присвоение их имен аккумулятору, кроме Владимира Нилыча Мухалатова, нет, а интересы государства и коллектива, как уже говорилось, и т. д. Притом все уже, вероятно, знакомы со статьей Р. Стрельцовой, и будет очень выигрышным сообщить в редакцию газеты свой немедленный отклик.

— А теперь прошу стенографировать. Итак, в повестке дня…

И дальше все двинулось в быстром темпе. Выступали до предела коротко, сжато. Да и о чем же, собственно, было теперь разглагольствовать, если Иван Иваныч задачу совещания еще до совещания определил уже с достаточной ясностью? Следовало лишь записать в протокол мнения по возможности всех присутствующих. И Фендотов просто, по часовой стрелке, показывал пальцем на очередных ораторов, называя их фамилии.

Когда стрелка приблизилась к Василию Алексеевичу, Мухалатов порывисто встал.

— Прошу прощения, Иван Иваныч, — сказал он, — только сейчас я сообразил, что мне следует уйти. Вы сами понимаете, мое присутствие здесь… Возможно, кому-нибудь из товарищей хочется выступить против, а это легче, когда… — Мухалатов улыбнулся и как-то безразлично махнул рукой: — Ну, я пошел!

И тогда, естественно, Фендотов спросил:

— Василий Алексеевич, кажется, вы собираетесь выступить против?

В этих его словах сквозило недружелюбное напоминание: «В госкомитете однажды вы что-то такое уже заявляли…» Стрельцов помолчал, припоминая и это и вместе с тем думая, что на такой аудитории деловым языком тоже никак не объяснишь, почему он против. Все слишком переплелось, и все носит слишком частный, глубоко интимный характер.

— У меня страшно болит голова, и я вообще не собираюсь выступать, — отозвался он.

Фендотов показал стенографистке раскрытую ладошку.