Сергей Сартаков - Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

И я развернул перед Шурой все свои планы, расчеты, предположения, которые явно никуда не годились. И лучшими из которых в конце концов были только два: или мне проситься в дополнительный отпуск без заработной платы, или Леньке провалить экзамены.

— Вот чем мне эта среда неприятна! А если вести разговор по большому счету, так самый лучший день для меня понедельник. Тоже удивляешься? Пойду по твоим же столбам, только другую проволоку по ним тянуть буду. Тебе труд — полярная ночь, скука, а мне — радость. Без работы, без дела — полярная ночь.

— Костенька, я всю жизнь работаю. Так или не так — вопрос другой. Но только не считай меня лентяйкой и бездельницей. У тебя мускулы железные, а у меня в руках твоей силы нет. Ты неправильно сравниваешь.

— Бери по силам. И по душе обязательно.

— Нет, Костенька, нет, этого мало, тут еще чего-то третьего не хватает. Чего — не знаю. И не могу найти. Я рано родилась. Мне бы жить при коммунизме. Когда всего у всех вволю. Я бы тогда сколько угодно работала. И мне не надо было бы думать, что я для себя зарабатываю. А когда для себя, все хочется больше. Получить, накопить больше. Прости, я тебя перебила. Ты сказал, что неделя вся хороша, а понедельник почему-то всех лучше. Что ж, тебе и отдых вовсе не нужен? Не нравится отдых?

— Нет, почему? Ты не так поняла меня, Шура. Воскресенье мне очень нравится. Отдохнешь, освежишься. Но зато, когда воскресенье к концу подходит, и ты начинаешь уже всю будущую неделю видеть вперед и как-то силы на всю эту неделю собирать, расставлять и чувствовать, вот прямо… хоть пальцами пощупать, что ты сделаешь в эту неделю… и все, что рядом с тобой другие сделают… Вж-ж-ж!.. Понимаешь, слов не хватает на это. С таким напором понедельника я всегда ожидаю. Вступаю в него весь, всей своей силой, готовый, собранный…

Мне нужно было, обязательно нужно было вытащить Шуру из круга ее тоскливых, черных мыслей.

Шура насильно улыбнулась:

— Завидую.

— Слушай, — сказал я. — У тебя воскресенье — журавль в небе, а у меня понедельник — журавль в руках. Ты журавля своего и не ловишь, а я его никогда не отпускаю, всю неделю. Вот почему я люблю понедельник. Ты говоришь: лучше журавль в небе, чем синица в руках. А я считаю так: только в руках они и лучше — и журавль и синица, оба. А в небе — толку мало от них.

Алешка головенкой навалился Шуре на плечо, а руками двойным морским узлом оплел ей шею. Видно, парня от моего красноречия на сон потянуло. И Шура делала мне знаки глазами: ты, дескать, потише.

И мне подумалось: «Эх, Шура, Шура, тебя бы в кессон затащить! Ну, кессон, понятно, только к слову: работа в кессоне не девичья. А вот куда-нибудь с народом вместе. Оторвать тебя от тележки с газированной водой и мокрых пятаков. Ведь поняла бы! А там после избирай себе рабочий путь, какой нравится, какой по силам и здоровью, хоть опять к тележке этой самой становись, но уже с другим сознанием».

Этого вслух я не произносил, но Шура все же каким-то образом схватила мои мысли. Иначе почему бы она сказала:

— Костенька, ты говоришь, и я верю. А когда я одна, все не так…

И очень грустное, жалобное вышло у нее это «когда я одна». Такие слова она не раз повторяла. Больше не добавляла к ним ничего. Но было за ними всегда очень ясное: «Ох, Костенька, как мне хочется иметь друзей! Настоящих, хороших друзей».

Разговор наш на этом закончился: Алешка совершенно обмяк на плече Шуры. Пока я налаживал у него в кроватке всякие подкладки и клееночки, Шура ходила с Алешкой по комнате и тихонько напевала ту самую колыбельную песенку, которую она пела всегда и которую сочинили, кажется, еще в каменном веке: «Спи, младенец мой прекрасный, баюшки-баю…»

Я очень люблю опускать заснувшего Алешку в его глубокую кроватку: спящий, он становится словно бы тяжелее и крупнее. И при этом очень горячий. Приятно держать такого. Когда он засыпает у Маши на руках, все равно я его отбираю у нее. Но Шура этого сделать мне не дала. Плечами, плечами оттерла и положила Алешку сама. Положила, прикрыла одеялом, погрозила мне пальцем — «не шуми», а сама запела новую песенку.

На этот раз запела без слов, тихо-тихо, одну мелодию. Повела ее так, будто не могла вспомнить слова или не знала, петь ли ей эту песенку. Обрывала и начинала снова и опять обрывала. Пела что-то знакомое, и я не мог вспомнить что: музыкальной памяти у меня нет никакой.

Я ушел на кухню. Мыть посуду. Не ждать же, когда еще и это сделает Шура.

Отсюда мне хорошо был слышен ее голос. Теперь Шура пела уже со словами:

Вот, оказывается, какую! Не очень-то колыбельная, но когда спит маленький человек — все равно, какую ему ни пой. Тут поется уже не для него, а для себя. Своя душа просит песни. Так часто и Маша певала. И я сам. Глядишь на Алешку, а поешь самому себе: «Летим мы по вольному свету, нас ветру догнать не легко…» Почему Шура поет себе эту?

Вдруг оборвала, перестала.

Через минуту появилась в дверях. Улыбается. Губами одними. А в глазах улыбки нет.

— Костенька, прощай, — говорит. — И прогони меня скорей, что ли. Никак уйти не могу. Нехорошо. Все что-нибудь не позволяет. Вот возьмусь сейчас тебе еще помогать.

Руки у меня мокрые. На плече полотенце.

— Прогнать, — говорю, — Шура, я тебя не могу. Как можно прогнать человека? И за что? Спасибо, что навестила. Уходишь — до свидания. Погоди, руку вытру.

— Не надо, не надо. Я пошла. Пошла. А насчет среды ты не беспокойся. Я все обдумала. Договорюсь с начальством, и в те часы, когда ты на работе, я побуду с Алешечкой. Ты согласен? Тележка моя не кессон. Хотя со сжатым углекислым газом мне дело иметь тоже приходится, мост я все равно не построю. Шучу, шучу, Костенька! Построю. Не этот. Другой. — И уже всем своим лицом, как луна, улыбается. — Начну строить, как ты, с понедельника… А в среду приду обязательно, не подведу.

И тут же словно растаяла. Ни возразить, ни спасибо сказать я не успел. Стоял с тарелкой в руке, с полотенцем и думал: пришла беда, а на беду и выручка.

Во вторник я получил от Маши письмо. На шести страницах. Его можно было бы целиком переписать в эту книгу, такое оно красивое по изложению. Но Маша ужасно не любит, когда я ее письма показываю посторонним. И поэтому я вам расскажу только о самой его сути. Здорова. Очень скучает об Алешке. И обо мне, конечно. Работу свою она закончила полностью. Профессор похвалил. Защита диплома состоится через две недели. А там — скоро увидимся. Очень интересная, глубоко современная наука радиотехника. Еще любопытнее и интереснее заняться бы радиоастрономией…