Сергей Сартаков - Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

Выходит, о самой-то Шуре что же он думает? И мне припомнилось, как он называл ее давно, еще когда мы все вместе на теплоходе «Родина» плавали. Мне и тогда слушать это было противно, и не верил я, а теперь не верю и вовсе. Сидит передо мной хороший человек, товарищ. Что я могу в вину поставить Шуре? Только одно. Да, было, приготовила Шура фальшивую посылочку в Нижне-Имбатское под нажимом Ильи. Было. Красивая, сильная, а дух оказался у нее слабоват. Но навек, что ли, за ней теперь все это записывать? А вот другое: не по обязанности вовсе, не из корысти приходит, помогает мне. Как друг.

Плачет. Верная пособница Ильи не стала бы плакать, не отдала бы мне письмо. Она бы из кожи вон добивалась того, чего требует и ждет от нее Шахворостов. Не дождется!

— Костенька, ты не веришь ему?

— Не верю! И письмо это — вот!

Я открыл дверку плиты и бросил его. Там еще тлели угли. Бумага стала желтеть, корчиться и вспыхнула бледным пламенем.

Но лицо Шуры не стало спокойнее, прежняя тревога одолевала ее.

— Костенька, а как же…

Она думала, что ответит она Шахворостову.

— Не беспокойся… Илье отвечу, напишу я сам.

— Ой!..

— Ничего. Боишься? А он и не догадается, что письмо ты мне показывала. Я так напишу… Сумею.

Подошел, встряхнул ее за плечи: ободрись!

Шура недоверчиво покачивала головой, ей хотелось вставить какое-то свое слово, а я не давал. Мне было просто смешно от ее нелепой тревоги. Уж если я полностью все взял на себя — чего ей сомневаться? Илья рассердится? Ну, пусть посердится. Один раз кулаком я его опрокинул. Тоже за Шуру. Могу и еще. Так сказать, по потребности.

— Все! — Я даже ладонью к столу пригвоздил это слово. Мне надоел Шахворостов. Понедельник, самый лучший день у меня, он сегодня испортил. — Шура, все! Включай музыку.

Для удобства мы обедали, как всегда, прямо на кухне. Для удобства тут же висел на стене и маленький динамик. Пока я был холостой, радио у нас гремело с шести утра до часа ночи, то есть полностью на всю абонементную плату. Но когда хозяйкой в доме стала Маша да еще Алексей Константинович появился, этот бедный динамик прямо сжался от страха: не смей и пикнуть, если Алешка спит. А спал он много. С Машей, вы сами понимаете, бороться мне было нельзя. Подчинился. Привык постепенно. И теперь, когда остался один, даже если Алешка не спал, я просто уже забывал включить радио.

Шура повернула ручку.

Диктор читал: «…компостные кучи следует перелопачивать ранней весной, как только оттает земля».

Земля давно уже оттаяла, перелопачивать мне было нечего, а неприятный разговор о Шахворостове хотелось поскорее чем-то сгладить. И я предложил Шуре сыграть со мной в шахматы. С легкой Машиной руки у меня необыкновенный интерес к ним появился. А Ленька соглашался играть только в том случае, если я давал ему «фору» — королеву и обоих коней.

Но Шура заторопилась:

— Нет, нет, Костенька, я никак не могу. Спешу. Подходит мое рабочее время, надо на базе еще сироп получить. И потом, я так плохо играю в шахматы.

— Пожалуйста, — сказал я. — Хочешь, могу отдать королеву.

Шура внимательно посмотрела на меня, потеребила концы косынки, лежавшей у нее на плечах. Тоненькая и жалостливая улыбка шевельнула ей губы.

— Костенька, не отдавай королеву, — выговорила как самую большую просьбу.

И ничего не стала больше слушать, убежала. На пороге в самый последний момент обернулась, спросила:

— А королева от шаха может защитить короля?

— Я сказал, что, конечно, может. Почему бы нет?

А когда остался один, мне вдруг подумалось, что все эти слова о королеве Шурой были сказаны не просто, а с каким-то вторым значением. Ее фамилия — Королёва. В королевы Шуру Илья возвел. «Не отдавай королеву». Кому? Шахворостову? Шахво… Шах… «Может королева от шаха защитить короля?» Забавно!..

Или мне в голову лезут глупости, или Шура просто поиграла остреньким язычком? Это она всегда умела.

Алешка дал подходный гудок. И я поспешил к нему.

Эх, скорей бы Маша приехала! Понимаете сами, мужчина не будет говорить: «Ах, скучно, грустно…» Мужчине не может быть грустно. Жить я могу. Живу превосходно. И скучно без Маши мне не было. Все дело в том, что я без Маши, по сути дела, и не оставался. Маша была все время тут. На стену посмотришь, на фотографии — Маша. Рубашку, ею сшитую, наденешь — Маша. К столу сядешь, руки на скатерть положишь — под пальцами вышивка Машина. Газету «Красноярский рабочий» начнешь читать — на ней фиолетовый штемпелек: Набережная, 5, кв. 7, М. С. Барбиной. Откроешь шифоньер — сплошная Маша, Алешка орет — Маша. И наконец, я ее каждую ночь во сне вижу. Но все равно. Не знаю, как сказать, а… трудно без Маши. Трудно с Алешкой дотянуть до ее приезда.

Шура, конечно, будет ходить, пока не скажу: «Спасибо». Но все это…

Ленька пропал. С самого обеда. Шура сказала, пошел к Славке Бурцеву! Ладно. Пусть. Они к экзаменам вместе готовятся.

И только я это подумал — под окном голоса. Верно: Ленькин и Славкин.

— Пока! — кричит Ленька. — Так я советую: лучше в обшлаг засунь. Подпори и засунь. Я знаю.

Вот черти! Оказывается, шпаргалки готовили.

— Ладно, — кричит Славка. — Лёнь! А здорово сквозь огонь скакал этот Гурзо!

Еще раз черти! В кино два часа просидели.

Я стал укладываться в постель. Алешка, пока заснул, порядком навертел мне руки. Это Шура приучила его на руках засыпать. Раньше он только песенку требовал.

Ленька пронырнул прямо на кухню, давай по очереди лудить кастрюли. В одной оставались макароны с мясом, в другой — кисель. Слышу, загремел в углу. Молоко в бидончике. Тоже выпил. Посидел. Орехи пощелкал — нашел на полке.

Я погасил свет. И словно на пружинах меня закачало.

Ленька тоже укладывается. Доносится голос. Хитрый такой:

— Костя, спроси меня чего-нибудь на поверку. По географии.

У меня губы вовсе не слушаются. Вот-вот куда-то я улечу. А действительно, все же надо бы спросить пария, проверить.

— В каком году, — говорю, — открыли Африку? и кто?

Молчит. Так я и знал. За что бы мне рукой зацепиться? Проваливаюсь вовсе куда-то.

— А… этот… этот — берег турецкий?

— Костя, в билетах Африки нет. И Турции тоже. Мы этого не проходили.

Голос встревоженный. Вот тебе и шпаргалки. Вот тебе и Сергей Гурзо скачет…

— Надо было пройти, — говорю. И больше уже ничего не слышу.

Шахматной теории я не знаю. Знаю только правила игры. И это лучше — не знать теорию, потому что игра тогда интереснее. Конечно, если и противник твой тоже не знает теории. Посудите сами, какой может быть интерес в игре, если я, к примеру, пойду e2-e4, а противник мой знает, что ему обязательно надо ответить e7-e5, и я должен снова пойти только d2-d3, чтобы потом, где-нибудь через тридцать ходов, не проиграть партию? Зачем тогда зря и фигуры на доске двигать? И шахматы зачем покупать? Просто сели два теоретика рядышком, один говорит: «Сицилианское начало», другой ему сразу же: «Сдаюсь!» Потому что, если оба как боги знают теорию и точно в равную силу ее применяют, так должны понимать: кто сделал первый ход, тот первым и шах с матом объявит.